Козьма Прутков и его друзья

Но ни служба, ни составление проектов, открывавших ему широкий путь к почестям и повышениям, не уменьшали в нем страсти к поэзии.

Очевидно, еще в ранний период его творчества было написано стихотворение «К месту печати», раскрывающее неподдельность и свежесть чувств многообещающего молодого чиновника.

Люблю тебя, печати место,

Когда без сургуча, без теста,

А так, как будто угольком,

«М. П.» очерчено кружком!..

Накладывание сургуча на бумагу и печати на сургуч, по свидетельству современников, было своего рода искусством: надо было следить, чтобы сургучная печать лежала тонким слоем, не коптилась, не прожигала бумаги.

К тому времени, когда К. П. Прутков занял свой высокий пост, уже были изобретены стальные перья, но, подобно многим другим штатским генералам, Козьма Петрович предпочитал писать гусиными. Очинка перьев тоже была подлинным искусством, и коллежский регистратор Люсилин сделал карьеру, снискав своим уменьем чинить перья «по руке» директора Пробирной Палатки положение собственного секретаря его превосходительства.

Писал К. П. Прутков много, но ничего не печатал. И неизвестно, знали бы мы славное имя Козьмы Пруткова, который поразил мир своей необыкновенной литературной разнообразностью, если бы не один случай, повлекший за собой весьма полезное для него знакомство.

8

Однажды, году в 1850, Козьма Петрович, взяв продолжительный служебный отпуск, собирался поехать за границу и, в частности, посетить Париж. Ради экономии средств на дорожные расходы, а также ради того, чтобы иметь рядом человека, хорошо владеющего иностранными языками⁶, он поместил в «Северной Пчеле» объявление о том, что ищет попутчика с долею расходов на экипаж и пр.

И вот как-то ночью, в четвертом часу, Козьма Петрович Прутков был поднят с постели своим слугой, объявившим, что четверо каких-то господ требуют его превосходительство для сообщения ему важнейшего известия. Возможно, что они из самого дворца, поскольку двое из них — в придворных мундирах.

Козьма Петрович так спешил, что как был в фуляровом колпаке, так и появился в прихожей своей казенной квартиры, лишь накинув халат. При свете свечи, которую держал слуга, он и в самом деле разглядел золотое шитье мундиров и еще два щегольских фрака. Все четверо были молоды и красивы. Один из них представился графом Толстым, остальные по очереди склоняли головы и, щелкая каблуками, произносили :

— Жемчужников.

— Жемчужников.

— Жемчужников.

Расчетливый путешественник не без основания решил, что они братья, и что-то знакомое забрезжило в его сонной голове.

— Чему обязан, ваше сиятельство, господа?

— Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство,— спросил один из них,— не ваше ли это объявление в третьеводнишнем нумере «Северной Пчелы»? О попутчике-с?

— Мое...

— Ну так вот, ваше превосходительство... Мы приехали, чтобы известить вас, что ехать с вами в Париж мы никак не можем...

Молодые люди откланялись и вышли.

Нетрудно представить себе негодование, охватившее Козьму Петровича. Он понял, что стал жертвой, как тогда говорили, практического шутовства. Остаток ночи он ворочался в постели, обдумывая, как немедля же, поутру, доложит по начальству об этой оскорбительной шутке и додумался даже до жалобы на высочайшее имя.

Но утром природйое благоразумие все-таки взяло верх над ночными скоропалительными решениями. Во-первых, огласка привела бы лишь к распространению еще одного анекдота... И во-вторых, он, наконец, вспомнил, что граф Алексей Константинович Толстой считается другом наследника престола. И по своему придворному званию, согласно табели о рангах, тоже принадлежит к числу особ первых четырех классов. Старший из братьев Жемчужниковых, Алексей Михайлович,— камер-юнкер и служит в государственной канцелярии, младших — Александра и Владимира Михайловичей ждет блестящая карьера хотя бы потому, что отец их — тайный советник, сенатор, бывший гражданский губернатор Санкт-Петербурга...

В тот же день к вечеру Козьма Петрович снова увидел у себя ночных знакомцев, явившихся с извинениями. Они были так любезны и столь мило шутили, что Прутков сменил гнев на милость. Оказалось, что вчера они были допоздна на придворном балу, чем и объяснялся костюм двоих из них. Идея же шутки принадлежала Александру Жемчужни-кову, случайно заглянувшему на страницы «Северной Пчелы».

Козьма Петрович распространил свою милость так далеко, что прочел гостям некоторые из своих стихов, чем привел их в неописуемый восторг. Они долго убеждали его, что, не публикуя своих произведений, он зарывает талант в землю.

В дальнейшем дружба К. П. Пруткова, А. К. Толстого и Жемчужниковых, двоюродных братьев последнего, стала настолько тесной, что в позднейших литературоведческих трудах было уже принято говорить о «прутковском кружке».

Новые друзья Пруткова славились своими проделками, которые молва постепенно стала приписывать и директору Пробирной Палатки. Почетный академик Н. Котляревский на исходе прошлого века прямо указывал на «проделки Кузьмы Пруткова, проделки невинного, но все-таки вызывающего свойства».

Вот что он сообщал: