Козерог и Шурочка

Трудно в этот день было оставаться дома. Лапшев, бездельничая, походил по саду, выжидая время, потом взял сумку и отправился по знакомой улочке вроде как в магазин за хлебом. Проходя мимо домика с мезонином, он опять увидел в саду Вальку Одинарову. В этот раз она тоже нечего не делала, сидела на скамейке у озерка и задумчиво вертела в пальцах сорванный цветок петуньи. На ней было нарядное платье со старомодными рюшками.

– Доброе утро, соседка! – крикнул он и весело помахал ей рукой.

Женщина тотчас встрепенулась, заулыбалась и быстрыми шагами подошла к ограждению. И снова они стояли по разные стороны, говорили и не могли наговориться. Валька охотно рассказывала о своей жизни, бравировала тем, что муж у неё бывший полицейский полковник, сейчас на пенсии, но работает в охране, родом он из этих мест, поэтому они сюда и вернулись, взрослые дети остались на Сахалине.

И в этот день и все последующие дни они всё так же продолжали общаться через сетку-рабицу, как очерченную для себя неприступную границу. Но постоянные встречи бывших влюблённых не могли просто так закончиться.

Август был на исходе, в пронзительно чистом воздухе уже чувствовались запахи приближающейся осени. Трава в саду порыжела и на высокой развесистой берёзе у реки завиднелись первые жёлтые листья. Изредка они тихо отрывались и, кружась, медленно падали на воду. Листья лежали на гладкой, блестевшей на солнце поверхности, будто крошечные пиратские кораблики.

Евгений Сергеевич привычно возился у себя в доме, прикручивая к стене самодельную полку для пластинок, когда неожиданно явилась нарядная Валентина.

– Не прогонишь? – спросила она хрипло и нерешительно остановилась в двери.

– Входи, – разрешил Лапшев. – Сейчас освобожусь и будем пить с тобой чай.

Валентина осторожно переступила порог, медленно прошлась по комнате, с любопытством разглядывая его холостяцкое жильё. Увидев старенький поцарапанный проигрыватель, она заинтересованно остановилась возле него. Чуть поколебавшись, Валентина решительно подняла крышку – пластинка была на месте, – и двумя пальцами тронула рычажок. Виниловая пластинка с тихим шорохом закружилась, и комната тотчас наполнилась музыкой из её далёкой юности.

– Помнишь? – спросил, подойдя Лапшев. – Песня называется «Первый поцелуй».

Валентина вздрогнула, взглянула на Лапшева потемневшими глазами, и вдруг решительно схватив его за руку, потянула за собой к разложенному дивану у стены. Евгений Сергеевич лишь на миг подумал о жене, словно о чём-то далёком и ненастоящем и, подчиняясь душевному порыву, принялся в свою очередь тоже срывать с женщины одежды. Давно ему не было так хорошо.

… Всё это время жена продолжала на него дуться, демонстративно поджимая и без того свои тонкие губы. Она и с ним разговаривать стала, практически не разжимая рта. И его поездки в город с каждым днём становились всё реже и реже, а потом он стал приезжать раз в две недели.

И тем неожиданней был её визит. Новенькая калитка без скрипа распахнулась, и в сад вбежали внуки, оглашая тишину звонкими голосами:

– Дедушка, дедушка!

На ходу влезая в шорты, Лапшев быстро вышел из комнаты. Увидев с внуками жену и дочь Татьяну, он стал в дверях, загораживая вход.

– Вы зачем сюда? – спросил он с растерянной улыбкой и оглянулся.

– В гости приехали, – бодро ответила Верочка, и вдруг замолчала, внимательно приглядываясь к его лицу, покрывшемуся красными пятнами. – С тобой всё в порядке?

Начиная что-то подозревать, она решительно оттеснила мужа и заглянула в комнату. Увидев торопливо одевающуюся Валентину, она в ужасе отпрянула.

– Дети мы уезжаем! – громко оповестила Верочка на улице, опалив его неприязненным взглядом, и принялась суматошно подталкивать, закапризничавших было внуков, к выходу. – Это не обсуждается!

– Но, мама?! – воскликнула Татьяна, изумлённая её поведением.

– Ты не мамкай! – в сердцах ответила Верочка. – Не дай Бог, случись у самой такое, узнаешь как это больно.

Татьяна всё поняла, и как-то стразу сникнув, пошла следом за матерью. На полпути она оглянулась, взглянув на отца с сожалением. В её глазах стояли слёзы.

Через минуту родные ему люди уехали на старенькой рычащей иномарке.

Из комнаты вышла наспех одетая Валентина. Виновато отводя глаза в сторону, она прошла мимо, покачиваясь, словно пьяная и его не замечая. Не доходя калитки, она остановилась и, не оборачиваясь, тихо произнесла:

– Мне жаль, что так вышло.

С порога Лапшеву хорошо было видно, как она брела по узкой улочке с низко опущенной головой, пока кусты сирени не скрыли её поникшую фигуру. Валентина так ни разу и не оглянулась.

С этого дня они вели себя как чужие люди: при встрече не здоровались и не разговаривали. Лапшеву было очень стыдно перед женой, но особенно перед дочерью и внуками.

Наступила осень, земля покрылась плотным слоем рыжих, пурпурных, оранжевых, лимонных листьев. Заморосили затяжные дожди, с каждым днём становилось всё прохладнее и однажды ударили заморозки. Лапшев выходил в сад и хмуро смотрел на покрывшиеся белым инеем травы, цветы, на схваченную хрустким льдом воду в небольшой лужице у порога.