Козел отпущения

Сначала нам кажется, что Петр просто лжет. Отречение Петра могло бы свестись к этой лжи, но нет ничего более редкого, чем «просто ложь», и в этом случае ложь тоже, по размышлении, теряет всю свою гладкость. Что, собственно, потребовали у Петра? От него потребовали признаться, что он был с Иисусом. Но после ареста вокруг Иисуса не осталось ни учеников, ни общины. Теперь по-настоящему с Иисусом нет никого – ни Петра, ни кого-то другого. Как известно, философы-экзистенциалисты усматривали в «бытии-с» одну из основных модальностей бытия. Мартин Хайдеггер называет ее Mitsein, что буквально переводится как «бытие-с».

Арест явно отнял всякую будущность у бытия-с-Иисусом, и Петр, кажется, утратил даже и память о своем прошлом бытии с ним. Он отвечает словно во сне, как человек, уже не знающий, где он и что с ним: «не знаю и не понимаю, что ты говоришь». Возможно, он и вправду не понимает. Он находится в состоянии лишенности и обездоленности, низведенный к растительному существованию, к элементарным рефлексам. Холодно, и он идет к огню. Протискиваться поближе к огню, тянуть к огню руки вместе с другими – значит вести себя так, словно ты уже один из них, словно ты уже с ними. У самых простых жестов есть своя логика, и она всегда не только биологическая, но и социологическая, и тем более властная, что располагается намного ниже порога сознания.

Петр хочет одного – погреться вместе с другими, и поскольку он лишился Mitsein’a из-за крушения своей вселенной, он не может, греясь, не мечтать смутно о бытии, которое блещет там, в этом огне, и именно на это бытие безмолвно указывают все направленные в огонь взоры, все протянутые к огню руки.

Огонь в ночи – это нечто намного большее, чем источник тепла и света. Как только он загорается, мы располагаемся вокруг него; существа и вещи выстраиваются в новой конфигурации. Мгновением раньше было простое скопище людей, толпа, где каждый был сам по себе, – и вдруг намечается община. Руки и лица обращаются к пламени и в ответ освещаются им; это словно благосклонный ответ некоего бога на обращенную к нему молитву. Люди, поскольку все они глядят в огонь, уже не могут не видеть и друг друга; они могут обмениваться взглядами и словами; устанавливается общность и общение.

Из-за этого огня смутно возникают новые возможности Mitsein’a. «Бытие-с» заново намечается для Петра, но уже в ином месте и с иными участниками.

Марк, Лука и Иоанн снова упоминают огонь в тот мо-мент, когда (у Марка и у Луки) служанка вмешивается в первый раз. Можно сказать, что ее вмешательство вызвано не присутствием Петра во дворе, а его присутствием у огня: «…пришла одна из служанок первосвященника и, увидев Петра греющегося и всмотревшись в него, сказала: и ты был с Иисусом Назарянином» (Мк 14, 66).

Петр, видимо, протолкался поближе к огню и оказался на ярком свету, то есть у всех на виду. Петр, как обычно, по-шел слишком быстро и зашел слишком далеко. Огонь позволяет служанке его узнать в темноте, но главная роль огня не в этом. Служанка, наверно, сама не до конца понимает, что ее скандализует в поведении Петра, что именно заставляет ее так дерзко к нему обратиться, но у Марка огонь тут безусловно играет какую-то роль. Товарищ Назарянина ведет себя так, словно он у себя дома, словно ему есть место около этого огня. В отсутствие огня служанка не испытала бы – или испытала бы не в такой степени – такое возмущение против Петра. Огонь – это не просто украшение, это что-то намного более важное. «Бытие-с», став всеобщим, утратило бы свою ценность, поэтому оно основано на исключении. Служанка говорит только о «бытии-с-Иисусом», но есть и второе «бытие-с» – бытие вокруг огня; именно оно на самом деле интересует служанку, потому что это ее собственное «бытие-с»; его неприкосновенность она и решает защитить – и отказывает Петру в праве греться у этого огня.