Козел отпущения

Нет ни проповеди, ни настоящего разговора с этими людьми, пусть даже враждебного. Судя по всему, все местное население требует, чтобы Иисус ушел. Создается впечатление, что они явились стройными рядами – они ничуть не похожи на ту толпу без пастыря, которая в другом месте вызвала жалость Иисуса (Мф 9, 36; Мк 6, 34). Они образуют дифференцированное внутри себя сообщество, поскольку жители деревень отличены от жителей города. Они осведомляются о происшествии неторопливо и, прося Иисуса уехать, выражают обдуманное решение. Они реагируют на чудо не истерическим поклонением, не ненавистью (как в Страстях), но категорическим решительным отказом. Они не хотят иметь ничего общего ни с Иисусом, ни с тем, что он представляет.

Гадаринцы огорчены исчезновением стада не по корыстным причинам. Судя по всему, утопление их свиней беспокоит их меньше, чем утопление их бесов. Чтобы понять, в чем тут дело, нужно увидеть, что привязанности гадаринцев к бесам соответствует привязанность бесов к гадаринцам. Легион не боится выдворения из бесноватого, лишь бы ему разрешили остаться в пределах страны: «И много просил Его, чтобы не высылал их вон из страны той». Поскольку бесы не могут обойтись без живого обиталища, они хотят водвориться в ком-то другом, предпочтительно в человеке, но на худой конец и в животном, в данном случае – в стаде свиней. Скромность их просьбы показывает, что бесы не строят себе иллюзий. Они умоляют как о милости о праве водвориться в этих отвратительных животных: следовательно, сейчас им очень не по себе. Они знают, что столкнулись с сильным противником. Они надеются, что их согласятся терпеть, если они удовольствуются малым. Главное для них – не оказаться изгнанными полностью, окончательно.

Взаимосвязь между бесами и гадаринцами, я полагаю, всего лишь воспроизводит на другом уровне те отношения, которые наш анализ выявил между одержимым и этими самыми гадаринцами. Они не могут обойтись друг без друга. Описывая эти отношения, я говорил одновременно о ритуале и о циклической патологии. Это сочетание не кажется мне надуманным. Деградируя, ритуал утрачивает четкость. Изгнание оказывается не настоящим, и козел отпущения (одержимый) возвращается в город в промежутках между кризисами. Все смешивается и никак не может закончиться. Ритуал постепенно впадает в то, откуда он вышел, – в отношения миметических двойников, в обезразличенный кризис. Физическое насилие понемногу уступает место не смертельному, но неразрешимому и неокончательному насилию психопатологических отношений.

Однако эта тенденция не приводит к тотальной обезразличенности. Между добровольным изгнанником и отказывающимися его изгнать гадаринцами сохраняется достаточно различий, достаточно реальной драмы в каждом повторении, чтобы маневр, описанный в нашем тексте, сохранял определенную катартическую действенность. Полное разложение уже близко, но еще не произошло. Именно поэтому гадаринское общество еще отчасти структурировано – более структурировано, чем толпы в Галилее или Иерусалиме. В их системе еще сохраняется различие – например, между городом и деревней, и оно проявляется в их спокойной негативной реакции на терапевтический успех Иисуса.

Состояние этого общества не блестящее, его даже можно назвать упадком, но оно не вполне отчаянное, и гадаринцы хотят сохранить свой хрупкий статус-кво. Они по-прежнему образуют сообщество в обычном смысле, то есть систему, которая так или иначе поддерживается жертвенными приемами – весьма деградировавшими, судя по тому, что мы наблюдаем, но тем не менее ценными и даже незаменимыми, поскольку других, видимо, уже не осталось…

Все комментаторы нам говорят, что Иисус исцеляет одержимых классическими средствами шаманского типа. Например, здесь он заставляет нечистого духа назвать свое имя; таким образом он приобретает над этим духом власть, которую в примитивных обществах часто ассоциируют с именем. То есть тут вроде бы нет ничего необычного. Но текст хочет нам сказать что-то иное. Если бы в том, что делает Иисус, не было ничего необычного, то у гадаринцев не было бы причин для страха. У них, конечно же, есть собственные целители, которые работают теми методами, которые сегодня пытаются усмотреть в действиях Иисуса. Если бы Иисус был всего лишь особо успешным целителем, гадаринцы были бы не испуганы, а обрадованы. Они умоляли бы Иисуса остаться и не уходить.

Может быть, этот страх гадаринцев – всего лишь риторическое украшение? Может быть, он лишен самостоятельного содержания и нужен лишь для того, чтобы сделать более внушительными достижения Мессии? Я так не думаю. Падение с обрыва стада, в которое вселились бесы, представлено у всех трех синоптиков одинаково: «И устремилось стадо с крутизны в море» (Мк 5, 13). Крутизна упоминается и у Матфея и у Луки. Если есть крутизна, значит, свиньи находятся на каком-то высоком мысе. Марк и Лука это понимают и, предваряя «крутизну», водружают животных на «гору».