Дарья появилась в доме Егора Кузьмича неожиданно для обоих. Молодой мужик Петька Моргун жил с женой, с трёхлетней дочкой и с матерью в развалюхе на краю посёлка. Поманил его в деревню, в ту самую Некрасовку, о которой шла речь в магазине, когда в него пришёл Сбруев с найденным кошельком, тамошний председатель – наобещал с три короба, и Моргун решил вернуться в деревню, в которой он вырос. Колхозная жизнь, не в пример прежнему, стала сытой и вольготной.
На избушку свою нашёл Моргун покупателя и взял с него задаток. Купил лес на корню, вывез с лесосеки, договорился с мужиками, что они помогут ему поставить дом, – и переехал. Друг детства уступил на время Петьке баню, чтобы было где притулиться. Но Петька забрал в деревню жену с дочкой, а мать оставил в проданной хате – остальные деньги за избу он у нового хозяина взял, испросив разрешения для матери жить за печкой, пока он строит дом. Было у Моргуна хозяйство – корова, овцы, свинья, их он решил не продавать, потому что мать всё равно бы не позволила.
Петька, которого Сбруев хорошо знал по работе, пришёл к Егору Кузьмичу:
– Дяда Егор, пока я там сараюху для скотинки налажу, пусть корова у тебя побудет. Мама будет приходить ухаживать, где и тебе пособит, а? Сено есть, привезу, за воротами сложим.
– Хм, – согласился, поразмыслив, Егор Кузьмич.
– Мама у него пока поживёт, – пояснил на всякий случай Моргун, – а сарай он ломать хочет, чтобы на том месте новый дом поставить.
– Так, – покачал головой Егор Кузьмич.
На том и порешили.
Как раз в то время Сбруеву предложили работать в кочегарке, взамен выбывшего из штата по причине смерти Прони Рожина. Проня был не стар, к пятидесяти только подбирался, крепок телом, но очень уважал выпивать. На том уважении и сгорел. Петькина мать оказалась Егору Кузьмичу кстати, когда он уходил дежурить на сутки, она кормила и его хворобу.
Однажды Дарья, так звали мать Моргуна, пришла с красными глазами. На молчаливый вопрос Егора Кузьмича рассказала, что новый хозяин гонит её на улицу, и без того, мол, просидела в дому вдвое против срока, на который договаривались. А куда идти? Сын её, непутёвый, крупно поскандалил с женой, деньги пропил и отбыл куда-то на заработки, по пути наказав матери невестку на порог не пускать и самой в деревне не показываться. Она б не стала сына слушать, вернулась бы в деревню, кабы не скотина. Одну ее знакомые бы приютили, а коровушку с овечками куда девать?
– Продать? – Дарья покачала головой. – Пенсия у меня – пшик, коровой только и живу. Да и как без коровы? Корова сразу тебе и дитё, и матерь. Ты её кормишь, она – тебя.
Она всплакнула, потом успокоилась.
– Александр у меня, старший, капитаном плавает, а невестке на кой ляд в лаковой квартире старуха? К ним и ехать-то шибко далеко. Вот. Сонька моя – тоже теперь городская, не знашь, как с ей говорить. И мужик у неё бойкий. До того бойкий, что Сонька не успевает пудру и помаду всякую покупать, чтобы синяки забеливать. Драться начал на другой день после свадьбы. Я ей тогда сразу сказала: «Куда же ты головушку свою сунула? Не будет жизни, брось его, пока дитятко не родилось». Она ревёт, а всё равно своё: «Люб он мне». Коли дерётся и всё одно люб, что на это скажешь? А мне такую её радость каждый день смотреть не хочется. Дорога заказана. Все – сами по себе, а я – сбоку припёка.
В первом замужестве Дарья была всего пять лет. В тридцать четвёртом её Тихона, колхозного счетовода, спокойного и задумчивого мужика, обвинили по недоразумению во вредительстве колхозному стаду и продержали два месяца под стражей, всё пытались чего-то дознаться, потом выпустили. Но что-то в нём нарушилось, и он скоро сгас, тихо и спокойно, как жил.
– Спрашивала его: «Что болит, что тебе спортили?» А он ничего не отвечал, один раз только, в последний свой день, сказал тихо: «Душу спортили».
Дарья о прошлом вспоминала к месту, угадывая всякий раз минуту, когда Егор Кузьмич был расположен именно об этом слушать. Малый стаж супружеской жизни не сказался на её способности понимать другого человека, на умении не быть ему в тягость. Главным в Дарье оказалось то, что она без всякого для себя унижения подчинила свои желания, своё настроение, свою жизнь интересам семьи, нечаянно сложившейся под старость, в которой главенствующее положение Егора Кузьмича, мужа, не подвергалось сомнению. И это при всём при том, что характер у неё был крепкий. С тремя ребятишками выдюжила вдовство, когда они ещё от горшка не оторвались, и позже в лихую военную пору не допустила, чтобы кто-то из них умер с голода.
Вскоре после того как Дарья укоренилась в доме, новый руководитель приступил к державному рулю и определил государственную линию: отсрочить выплату всех займов на двадцать лет. И облигации, которых у каждого работающего взрослого человека было видимо-невидимо, на эти годы становились просто бумажками.