Ковчег

— Почитайте, — смирился Занудин со своей участью.

— Сам написал, — подчеркнул Поэт и с вдохновением приступил к декламации:

Я бы оставил после себя что-нибудь
Во вселенской какофонии безразличия.
Пренебречь так легко, но всегда
Ты вернешься к началу пути.
Когда вырубят свет и твой крик —
Хорошо, если слово, как тело,
Поплывет по пучине рук.
Все должно повториться, но вряд ли с тобой…

«Ну и бредятина», — подумал Занудин, погружаясь в кресло (Поэт так и не предложил ему присесть). Пальцы машинально принялись перелистывать поднятую с пола книгу. Содержание изобиловало множеством замусоленных, неразборчивых иллюстраций с расставленными на полях птичками. Поэт тотчас же услышал за спиной шелест страниц и, впервые обернувшись, зло сверкнул линзами очков.

— Вы меня не слушаете? — процедил он сквозь зубы.

— Ни в коем случае, обязательно слушаю, — откликнулся Занудин, уронив книгу переплетом вверх: «122 способа ирригации и отсоса жидкости из полостей организма» было написано на обложке.

Занудин напряженно почесал в области нижнего позвонка. Поэт, вздохнув, продолжал:

О узник сюрреализма, очнись!
Свет лампочки тусклый…
Порхающий шаг таракана…
Спешащего к ней,
Хлебной крошке,
Прилипшей к влажной губе твоей…
Тварь божья песню поет: тра-та-та!
Ты так молод, а осанка уже не та…

Занудину свело челюсти от судорожной зевоты, а в горле предательски заклокотало — но к моменту, когда Поэт обернулся, он все-таки успел слепить маску благодушного внимания. Поэт грозно откашлялся.

И вот ты сидишь у своего окна.
Мир тянет тебя к себе — а ты тянешь мир на себя.
Как хочется возвышенного,
Но с каплей не-у-год-ного Богу!
Каплей, предрешенной стать лишней!
Тело обезвожено…
Тело уже неживое…
Что?! Неужели Это случилось?!

Поэт закончил чтение опуса и с чувством глубокого удовлетворения манерно развернулся к Занудину, отложил ножницы в сторону. Поймав на себе настойчивый взгляд Поэта, Занудин понял, что тот не иначе как ждет от него чего-то. Каких-то, стало быть, слов.

— Но в этих стихах совсем нет рифмы, — осторожно отозвался Занудин (словно боясь звучания собственного голоса) — и моментально пожалел о сказанном.

— Ага! Вот как! — вскрикнул Поэт и возбужденно выбежал в центр комнаты.

Занудин потупился и мысленно проклинал себя. В проклятиях фигурировали самые гнусные эпитеты.

— Нет риф-фмы, нет риф-фмы, — передразнивал тем временем Занудина Поэт. Затем, вплотную подойдя к Занудину, хитро заглянул ему в лицо. — А кто вам сказал, голубчик, что это главное?!

Поэт настолько приблизил свою физиономию к лицу гостя, что казалось, кончики их носов вот-вот соприкоснутся. Занудин поежился при этой мысли.

— Ну-у, так принято, мне кажется-а… я в поэ-э-эзии, конечно, не очень… — начал тянуть Занудин, пытаясь отодвинуться от Поэта на приемлемую дистанцию.

— Туф-фта! — воскликнул Поэт, обрызгав на каверзном «эф» Занудина слюнями. Этот губной звук при эмоциональном подъеме сопровождался в исполнении Поэта заметными осложнениями (Занудину приходилось сталкиваться в жизни с картавыми, шепелявыми, причудливо присвистывающими, но подобный дефект дикции ему до сих пор не встречался). — Все туФ-Ф-Фта!

Поэт снова вернулся в центр комнаты, где на него наиболее благоприятно падало освещение. Занудин поспешно вытер лицо рукавом.

— Глупо вставать на путь ограничений. Непростительно глупо. Рамок быть не должно! — Поэт свысока взглянул на Занудина. — Я беседовал со многими Великими. Шагзбиром, Достиувским, Моголем, Геде, Пучкиным… Как таковых, вышеуказанных уже не существует, а взгляды их продолжают меняться и порой крайне неожиданно… — Поэт рассеянно почмокал губами. — Что-то я мысль потерял…

«Вот и хорошо, что потерял», — подумал про себя Занудин, так как пришел уже к однозначному выводу, что этот субъект явно не в своем уме.

— Если хотите — формализм убивает в нас проницательность в деле поиска истины! Нельзя признавать никаких цепей! Никогда! Надо быть художником! — на Поэта вновь напало озарение. — Художником во всем. Когда держишь речь! Когда жаришь дурацкую яичницу! Когда, черт побери, совершаешь соитие…

— Кстати, — решился Занудин на попытку поворота вектора дискуссии, — как тут, в самом деле, с женским-то вопросом, в «Ковчеге»?

— В смысле? — запнулся Поэт.