Ковчег спасения

Заключенный в жесткую раму экзоскелета Клавэйн стоял в одиночестве у обзорного окна, наблюдая за отбытием штурмовой эскадры. Роботы, ложные цели, космоциклы и шаттлы с корветами разворачивались, маневрировали, занимая отведенные планом места. Самоадаптирующееся стекло предохраняло глаза старика от свирепого пламени реактивных струй, перекрашивало центры выхлопов в черный цвет, так что видны были только фиолетовые края. Вдалеке, за роем уходящих судов, виднелся буро-серый полумесяц Ресургема, совсем крошечный – таким видится детский стеклянный шарик на вытянутой руке. Имплантаты могли разрешить и сигнал, идущий от звездолета Вольевой, хотя обычный человеческий глаз его бы не заметил. Единственная мысленная команда – и стекло окна дало приличное изображение плывущей во тьме «Ностальгии по бесконечности». Корабль триумвира находился в десятке световых секунд, но его четырехкилометровый корпус, если смотреть со стороны Клавэйна, занимал треть угловой секунды. То есть его различали даже наислабейшие оптические телескопы на борту «Света Зодиака». Увы, это означало, что и триумвир могла рассмотреть корабль Клавэйна в таких же подробностях. И если уделила ему хоть сколько-то внимания, отбытие атакующей эскадры пропустить не могла.

Клавэйн теперь убедился: диковинные выросты на корпусе «Ностальгии по бесконечности» были реальностью, а не виртуальными фантомами, как он считал раньше. С кораблем Вольевой случилось нечто в высшей степени необычное. Он превратился в жуткий шарж на субсветовик.

Возможно, здесь не обошлось без плавящей чумы. Единственное место, где старик видел похожие уродливые метаморфозы, – Город Бездны с его фантасмагорической, извращенной архитектурой. Клавэйну доводилось слышать о пораженных чумой кораблях и о том, что временами вирус достигал аппаратуры ремонта и модификации, позволявшей кораблям саморемонтироваться. Но никогда еще не доводилось слышать о корабле, насквозь проеденном болезнью, но продолжающем функционировать. Мурашки бежали по коже при одном взгляде на чудовище. Хотелось надеяться, что никого из команды жуткие метаморфозы не затронули.

Поле боя займет десять световых секунд между звездолетами, но центр его определится действиями Вольевой. От подлетного времени будет зависеть, хорошо ли выбрана дистанция. По расчетам Клавэйна, она получится оптимальной для его оружия и десанта.

При ускорении в три g обычным судам потребуется четыре часа, чтобы достичь «Ностальгии по бесконечности», самым быстроходным в эскадре – немногим более двух часов. Ракете нужно сорок минут. Клавэйн уже покопался в памяти, выискивая схожие тактические ситуации. В одной из ранних межнациональных войн, случившейся еще до начала космической эры, когда в атмосфере схватывались дозвуковые самолеты с двигателями внутреннего сгорания, разразилась Битва за Британию. Хотя тогда диспозиция сил была в сущности двухмерной, подлетное время мало отличалось от нынешнего. В глобальных войнах первой половины двадцать первого века ничего подобного не происходило, поскольку над планетой кружили суборбитальные беспилотники, способные выйти на дистанцию поражения любой точки на поверхности менее чем за сорок минут. Но в космических войнах второй половины столетия случалось много подобных битв. Клавэйн вспомнил войну за отделение Луны от Земли, схватку за Меркурий, перебрал в памяти все тогдашние триумфы и катастрофы. Подумал и о Марсианской войне с сочленителями, бушевавшей в конце двадцать первого столетия. Зона боевых действий простиралась далеко за орбиты Фобоса и Деймоса, так что подлетное время для наибыстрейших одноместных истребителей составляло три-четыре часа. Уже доставлял проблемы временной лаг коммуникаций, – как правило, прямые передачи блокировались огромными облаками металлизированной пыли.

Были и другие кампании, другие битвы. Все вспоминать нужды нет. Их уроки выучены и не забыты. Клавэйн знал, как воевали и какие совершали ошибки, учитывал и свои промахи, сделанные в начале карьеры. Не слишком существенные – иначе он не дожил бы до своих лет. Но всякий опыт ценен.

По оконному стеклу скользнула бледная тень.

– Клавэйн?

Тот мгновенно развернулся, зажужжав экзоскелетом. Старик думал, что в каюте он один, – и оклик застиг его врасплох.

– Фелка?

– Я пришла посмотреть, как они уходят.

Экзоскелет шагал деревянно, неестественно – будто Фелку держали под руки невидимые охранники. Вместе со стариком она досмотрела, как покидают звездолет последние суда атакующей эскадры.

– Если не знать, что это война…

– Зрелище кажется прекрасным, – закончила она мысль Клавэйна. – Именно так.

– Я ведь правильно поступаю? Ты как думаешь?

– А почему ты спрашиваешь меня?

– Потому что ты, без преувеличения, голос моей совести, вернее, того, что от нее осталось. Я все время спрашиваю себя, что сделала бы Галиана, будь она здесь…

– Она тревожилась бы, как и ты, – перебила Фелка. – И сомневалась. Она была хорошим человеком. Люди, не тревожащиеся и не сомневающиеся в своей правоте, опасны. Я о таких, как Скади.