Ковчег Лит. Том 2

Спустился — вот она, икона, одна на всю церковь, в самом низу, в подвале. Свечи поодаль — лица на иконе не разглядеть. Надо бы помолиться за сына. Где-то в дальнем углу памяти притаился «Отче наш». Прокурор пробует читать, спотыкается, начинает сначала. Забыл… Холодная черная сталь ткнулась в грудь. Кто-то тыкает в него ножиком, боль огнем расходится по телу. Прокурор скрючился от страха и чужой боли. «Прости меня!» — просит прокурор Талтугу Этугена Воронина.

В который раз он вышагивает по скрипучему ромбу вверх и вниз? Кажется, всю жизнь только и ходит по этому ромбу.

— Проведи обряд, слышишь? И сын твой будет жить… — шепчет старуха.

«Что за бред! Медведь, обряд… Я нормальный советский человек!»

А старуха все скрипит:

— Старый саман всегда борется с молодым. Интересно, кто победит? Ты слабый, отдашь ему тело, а он тебе дух. Будет новый саман.

— Я же умру, — пугается прокурор.

— Кто-то ведь должен, — усмехается старуха.

Местные сидят на корточках, прислонившись к стенам. Пар поднимается из подвала. Местные тяжелые, земные, вросли в пол и дышат.

— Видишь, — говорит старуха, — им всем нужен саман. Саман скоро умрет. Спасешь самана и сына спасешь.

За стенами ветер шумит в темном живом лесу, бормочет Талтуга Этуген Воронин, зовет его к себе, а старуха все шепчет:

— Стань саманом, прокурор.

Прокурор проснулся с металлическим привкусом на губах и не смог понять ни черта. Где он? В «Волге». Володя курит. Вонючий табак смешивается с прозрачным дурманящим воздухом. В тайге. Солнце заходит в просвет меж темных деревьев. По бокам дороги уже темно.

Из дурмана вынырнул нелепый старушечий голос: «Вернись, проведи обряд». Прокурор с ужасом посмотрел на лес.

Кажется — все уже было. Не только с ним, с сотней других бесполезных, проживающих смысл. Что если он уже умер, а здесь, в машине, в тайге, пустая оболочка, тело, занемевшее со сна?

— Проснулся, Михал Ваныч? — Володин голос окатил живым, ободрил совсем было раскисшего прокурора. — Я что подумал — на рейс мы не успеем, гостиницы в этом шалмане ей-ей нема, давайте к магазину, возьмем и засядем в исполкоме.

«Хочет пить до самого самолета», — не без удовольствия прикинул прокурор и посмотрел в окно.

— Давай в аэропорт.

Прокурор все думал о сыне — внутри прокурора Сашок метался по кровати в белой палате — и вдруг опять наяву услышал монотонный гортанный зов. «Талтуга», — подумал прокурор.

Зов накрыл прокурора с головой. Что-то плохое случилось сразу везде, в тайге, в Москве, в его жизни. Что-то необратимое, чего нельзя вернуть.

Прокурор вдруг подумал, что из этой тайги уже никуда не улетит.

Кровь заходила внутри, прилила, стало нестерпимо жарко и нечем дышать. Он до конца отвинтил окно, высунул голову, вздохнул и попытался успокоиться.

Прокурор пробовал бороться, хотя знал: вовсе нельзя сопротивляться — только хуже будет, но все одно запаниковал. Стало еще жарче. Прокурор посмотрел на руки: с рук с треском слезала кожа, он почувствовал запах горящего мяса.

— Горю, Володя… горю… — разодрал горящими руками ворот рубахи прокурор.

«Допился товарищ Воронин», — подумал Володя.

— Гони, — крикнул прокурор, да так, что Володя без раздумий вдавил педаль. «Волга» загудела, захрустела рессорами, пихаясь по кочкам тяжелой кормой.

Не успели. Улетел.

Прокурор подошел к таксофону, снял холодную пластиковую трубку, подождал и услышал мертвый голос жены.

— Здесь врачи, его в больницу забирают… Совсем плохо… Не могу разговаривать…

Гудки.

— Я ж говорил, Михал Ваныч! В магазин заедем и в исполком, — Володя радостно потирал озябшие руки.

Прокурор мертво посмотрел на него:

— Обратно поехали.

— Куда? — глупо улыбнулся Володя.

— На зону, — устало выдохнул сам в себя прокурор, обошел «Волгу», тяжело сел и захлопнул дверь.

Улыбка съехала с Володиного лица, брови поплыли вверх.

— Ну как так-то? — он зло махнул обеими руками, плюнул и сел за руль.

IV

Как тут быстро стемнело. Ехали в аэропорт засветло, а возвращались на зону в кромешной тьме. Прокурор бродил мыслями где-то с сыном в Москве.

— На хрена мы туда премся, товарищ Воронин? — в голосе Володи слышалась бессильная злоба. — В темноте добираться часа три… Приедем за полночь.

— У меня, Володя, сын заболел сильно.

Безвольный голос прокурора совсем с ним не вязался. Володе стало понятно, зачем гнали в аэропорт — сын заболел, значит. Прокурору теперь не до Володиных жалоб. Но зачем возвращаться в треклятую зону?

Деревья по сторонам подползли по вырубке к дороге, тянулись к машине ветвями. «Волга» высвечивала вперед тусклым желтым светом, всплывала, как корабль, носом на разросшихся ухабах и опускалась.

Слабый голос Талтуги все время звал прокурора, так что он почти не мог думать. Почем он знал, что это саман его зовет? Прокурор не знал, но сам себе обозначил эту ночь последней. Последней, когда он что-то еще мог сделать. Ему казалось — он сам теперь в темной камере вместо Талтуги. Прокурор давил нарастающую тошноту, перетерпливал приступы отчаяния и ждал.

— Володь, — сдался, наконец, прокурор, — водки нету у тебя?

— Нету, Михал Ваныч, — с сочувствием отозвался Володя.