Ковчег Лит. Том 2

Надо было мне не спешить, к себе потихоньку приучать. Но я уставал тогда безбожно, и настроение у меня дерганое было: когда в медицинском учился, такие планы были, а теперь живу в общаге, работаю на двух ставках… Вот и сорвался однажды — накричал на Леночку из-за ерунды какой-то. И чем больше она молчала, тем больше злился и кричал. Схватил ее за плечи и давай трясти, как еще всю душу не вытряс. Бывает у меня такое: кричу, кричу, аж в глазах темно становится… Потом проходит.

Ушла она к своим девчонкам-маляршам. Я подумал — ничего, никуда не денется, придет на картошку с луком. Но она на глаза мне больше не попадалась. Откуда мне знать было, что беременна, что ребенка рожать собралась?

Я получил квартиру, уехал из общежития.

Про Леночку слышал, что быстро замуж вышла, дочку родила, роды были тяжелые.

Я пару раз женился, да без толку, жил и жил себе.

Сама Леночка стала специалистом по морским гадам, изобрела препарат из хитина — надеялась, что и дочке Марусе поможет. Японцы этот препарат купили, что-то из денег и Леночке досталось: приобрели Марусе, когда она выросла, квартиру в надежде на ее счастливую жизнь.

Вот и запела колыбельную — Леночка внука укладывает. А Володя ко мне потихоньку стучится.

— Нагулялись? — Я ему кружку пива, икру камбалиную. — Как там внучок?

Володя делает глоток, другой, молчит, улыбается, потом начинает рассказывать:

— Удивил нас сегодня. Леночка в прошлый раз о крабах рассказывала, так он все названия с лету запомнил. У меня такой памяти нет. Это Леночкины гены.

— Да… гены — вещь сильная. Смышленый внук. А дочь как?

— Сватается к ней, не видели еще. Что за человек, не знаем. Маруся такая доверчивая. — Володя нагибается ко мне и почти шепчет: — Маруся говорит, что Антошка первое время ей мешать будет. — И со счастливым вздохом: — Думает, не отдать ли нам на время Антошку!

— Не боитесь за Марусю?

— Что ты, что ты, Валентин Павлович, еще как боимся! Переживаем! Сложилось бы все у Маруси, расшевелилась бы! Молодая ведь еще! Расшевелится, и болячки отступят. Леночка беспокоится, что за кавалер у нее, не пьющий ли. Да и я… Гены ведь, отец…

Володя делает еще глоток. Вид такой, будто машину в лотерею выиграл. Сидит, млеет.

— Я думаю, все хорошо будет… Я, Валентин Павлович, иногда удивляюсь — как же так все хорошо сложилось. Утром просыпаюсь — Леночка рядом спит, умница моя… Антошка… У Маруси бы все сложилось… На работе их вспоминаю, улыбаюсь. Меня заведующая называет — плотник с улыбкой. На работе уважают. Знаешь, что думаю? Как ты к жизни относишься, так и она к тебе. Леночка мне психологов цитировала, но у них все это сложно написано. А я по-простому — как ты, так и к тебе… И с соседом нам повезло, ты такой человек хороший, Валентин Павлович, сам себе цены не знаешь!

— Иди, Володя, домой! — взвизгиваю я и сам поражаюсь: какая муха меня укусила?

Володя удивленно таращится на меня, покорно идет к двери.

— Да, пора уже, Антошка заснул, — и опять улыбается.

— Иди! Дверь захлопни! Дверь захлопни! — кричу я ему изо всех сил, аж в глазах темно.

Ушел Володя. Я так и сижу в кресле. Пива уже не хочется. Тоже мне, психологи! Еще о счастье рассуждают! Пичужки, из соломки себе гнездо сплели на ветке, ветка хлипкая, под ветром качается, а они чирикают, радуются! На такое гнездо даже сбоку на краешек сядешь — развалится. И зачем мне гнездо ваше?

Вижу какое-то движение сбоку — да это же я в зеркале! Большое тело, ручищами размахиваю. Потом успокаиваюсь. Кривлю губы в улыбке. За стенкой тихо.

Очки

Толкнул дверь и вышел на крыльцо. Опустился и вздохнул так глубоко, как получилось. Двор, забор, поле и река. Над полем рассветный туман, клочьями, в лучах солнца.

Из будки во дворе вылез пес, сел и стал смотреть — как Хозяин сидит на крыльце. Тот оперся рукой о крыльцо — хотел вздохнуть еще, не получилось, дернул головой и обмяк.

Собаку звали Мишка. Хозяин кормил его так себе, от случая к случаю. Радость была, когда приезжал и привозил мосластую кость. А потом были макароны с тушенкой, макароны и макароны, — давал, что сам ел. Уезжал, оставлял макароны, а их на раз. Грызи потом выскобленную кость, слюни глотай. Но Мишка знал худшие времена, когда он обитал на автобусной станции. Там его и увидел Хозяин, привез к себе, сделал будку и посадил на цепь. Цепь — значит, есть дом, а ты на цепи и его охраняешь. Это Мишка хорошо понимал.

На этот раз Мишка ждал Хозяина несколько бесконечных дней. Есть было нечего, Мишка дотянулся до грядки, схватил пару морковок — больше вытащить цепь мешала. Морковки сладкие, сочные, хрустят, но разве ими наешься?

Приехал Хозяин, накормил, ходил возле дома, потом пришел сосед, они были в доме, говорили громко, сосед ушел. Хозяин вышел на крыльцо, смотрел на Мишку, потом ладил стекла у себя на глазах. Ушел спать. Заснул и Мишка — хорошо спать на сытое брюхо.

Утром Хозяин вышел на крыльцо, сел. И Мишка почуял неладное еще до того, как Хозяин открыл рот и стал плевать, по запаху — кровью. Потом Хозяин открыл рот, откинул голову и сидел, поблескивал своими стеклами. Мишка завыл.