Ковалевская

Софа такой человек, о котором надо заботиться, как об ребенке, непременно быть всегда неотступно с нею; одна она решительно вечера провести не может и разлюбит сейчас человека, который не будет с нею постоянно, и полюбит такого, на которого, ей покажется, что она может положиться и что он никогда не будет оставлять ее. И в моем характере и в моем занятии — некоторое кочевание и шлянье; она ненавидит это; железная дорога и поезд наводят на нее отвращение. — Обещать, что я изменюсь и стану Симеоном-столпником, я не могу и буду несчастен глубоко, чувствуя, что привязан я месту; за мною она не поедет или, поехавши из нужды, будет тосковать. Ей нужна спокойная и, главное, веселая жизнь на одном месте и много коротких знакомых и друзей; я ей этого доставить не могу; напротив, я расхожусь сейчас с людьми, с которыми она коротка; все-таки является ревность, мелочи и т. д.».

Ни до чего дотолковаться не могли. Дошли до того, что и «нигилизм»-то свой проклинали. «Надо бы стараться расстроить законными путями однажды сделанную глупость, которая для нее, конечно, еще тяжелее, чем для меня, — писал В. О. Ковалевский в октябре 1872 года. — Ведь подумать страшно, какое же ее положение; а в будущем, а любовь, а дети! — Все это страшно усложнит дело… Я даже просил Софью Васильевну, когда она станет писать работы, не писать их под моею фамилиею, потому что уж и теперь люди надоедают справками, а тогда проходу не будет. В России-то это не важно, а входя в семейные дома за границей, особенно здесь, совсем иное дело. Здесь все подобные нигилистические шутки дурно пахнут». Эта каторга тянулась все пять лет учения Ковалевских за границей. Софья Васильевна и Владимир Онуфриевич то съезжались, то разъезжались, мирились и вновь ссорились, никак не могли преодолеть ненормальности своих отношений. Это зависело, с одной стороны, от крепостнических условий церковного брака, с другой стороны, от их собственной нерешимости, от неумения порвать с бытовыми условиями буржуазного правопорядка. Как завидовала, например, С. В. Ковалевская другой генеральской дочери, прибывшей по ее примеру в Гейдельберг учиться математике, Наташе Армфельд (1850–1887).

Дочь профессора и инспектора одного из самых привилегированных женских учебных заведений, Николаевского института в Москве, Н. А. Армфельд училась там же среди дочерей других генералов и крупных помещиков. Как и многие ее подруги, она завела связи в радикальных кружках и прониклась революционными идеями эпохи. Решив служить трудовому народу в области просвещения, Наташа захотела раньше пройти университетский курс и отправилась в Гейдельберг. Поселившись в квартире, где жила Софья Васильевна, Армфельд при ее содействии добилась разрешения слушать лекции Кенигсбергера и других профессоров. Веселая и жизнерадостная, она, наряду с успешными занятиями математикой, уделяла также много времени музыке и живописи, в которых проявила незаурядные способности.

Придя к заключению о необходимости посвятить свои силы делу народа, Н. А. Армфельд скоро поняла, что мирным путем — только одними дипломами немецких университетов — не добиться в царской России ни освобождения народа вообще, ни раскрепощения женщины в частности. Она решила оставить Гейдельберг для непосредственной работы среди крестьян. Царское правительство сурово преследовало распространение знаний в народной массе нелегальным путем, и Наташа сделала из этого дальнейшие выводы. Она перешла к активной революционной деятельности, примкнула в 1873 году к московскому кружку чайковцев, занималась пропагандой среди крестьян.

Несколько раз Армфельд подвергалась арестам, скрывалась, в 1879 году была арестована в Киеве после вооруженного сопротивления и послана на каторгу. При всех обстоятельствах своей тяжелой, изобилующей страданиями жизни, Наталья Александровна никогда не теряла веры в торжество того дела, которому служила.

С пути на каторгу она писала своей подруге по революционной работе, В. Н. Батюшковой, что не поддается унынию, уверена, что «скоро, скоро братья» по делу «будут отомщены». «Я живу накануне революции, чувствую ее». На каторгу Армфельд отправлялась, как сама заявляла, «с определенной целью — пожертвовать собой за известное дело».

Умерла Н. А. Армфельд на Каре, в вольной команде, от туберкулеза легких, нажитого вследствие самоотверженности и пренебрежения своим здоровьем.

С. В. Ковалевская не сумела полностью освободиться от власти классовых предрассудков своего класса, и это предопределило направление ее дальнейшей жизни.