Я знал, что надо сделать, и иначе поступить не мог. Старался не думать, что теперь придется добывать еду в мусорных баках…
— …Вот это подвальчик забабахали, да?! — восхитился рядом Вовка.
Я очнулся — из ушей будто вытащили вату. Огляделся.
Э, да мы же ещё в подвале, — вон, моя рука держит ключ… Я только что вставил его в скважину и даже успел раз повернуть… Так это что, мне привиделось?
— Ну что же ты, давай, — поторопил меня Вовка, блестя глазами от любопытства.
— Не подходит, — сказал я ровным голосом, — и тут не подходит… застрял.
— Черт, — расстроился Вовка, — а я так надеялся… А ну-ка еще попробуй.
Я сделал вид, что стараюсь с усилием повернуть ключ, а потом резко вырвал его из скважины.
— Дай я, — протянул к нему Вовка руку, но я приложил палец к губам:
— Ш-ш… Слышишь, идет кто-то?!
Вовка замер.
— Надо выбираться, — я взял его за руку и решительно потащил к выходу.
Дождь уже прошел, посвежело, и в воздухе разлился густой аромат душистого теплого вечера.
Я размахнулся и закинул ключ далеко в кусты.
— Зачем?! — воскликнул Вовка, с тоскою проследив за его полетом.
Мне показалось, что в кустах мелькнула чья-то черная тень.
Кот?!
— Идем домой, волнуются небось…
— Ага, — легко согласился Вовка, — слушай, Мишка, а ты знаешь Ольку с соседнего двора? Симпатичная такая девчонка…
И мы не торопясь пошли по улице, всё больше удаляясь от странного дома.
Я, конечно, думал, что ж это было: галлюцинация? Или время убыстрилось надолго, прокрутив мне картинку будущего, — что-то вроде предупреждения?
— Погоди, — я остановился и бегом бросился назад, к кустам:
— Послушай, кот! Пушок, Кузька, э, Игорь! — ты приходи ко мне жить, — я назвал адрес, — блюдце молока у меня всегда найдется… Хорошо?
Кусты ответили молчанием.
— Эй, ты что там? — Вовка удивленно топтался на месте, и я бегом бросился к нему.
И мы пошли домой.
Из кустов, ломая ветки, выскочил крупный черный кот с большим ключом в зубах и, воровато оглядываясь, быстро затрусил к подъезду.
Младший брат
Люди порой совершенно не понимают, что мы делаем…
Первые три месяца своей жизни я забыл напрочь. Они стерлись из памяти в тот момент, когда чьи-то руки — как мне показалось в тот миг, безжалостно сильные — посадили меня на березовый высокий пень, что спилен был вровень с забором. Потом руки исчезли, я остался один в холодном тумане раннего утра. Стоял конец августа. Я тогда еще ничего не знал про зиму, но то утро пахло сыростью и холодом.
Разумеется, я заплакал. А кто бы из вас не разревелся на моем месте? Я боялся двинуться с этого сделанного чуть-чуть под наклоном свежего спила, впивался когтями в древесину и вопил. Непрерывно, на одной заунывной отчаянной ноте. Я звал на помощь — но звал неведомо кого — ибо ничего, кроме страха, во мне не было.
Поначалу никто не откликался. Потом забрехали собаки. Одна, вторая. Вскоре вся округа захлебывалась собачьим лаем.
Тогда, протяжно скрипнув петлями, отворилась наконец дверь в дом, и женский голос спросил:
— Что это у нас за концерт? Антон, ты что-нибудь видишь?
— Мама, у нас котик, — ответил детский голос. — Рыжий-рыжий. Зовут Рыжик.
Мальчик лет семи стоял на крыльце и смотрел на меня с радостным восторгом обретения.
Потом он подбежал к березовому обрубку, протянул руки, но ему было до меня никак не дотянуться.
— Прыгай, Рыжик! — крикнул Антон.
Но я лишь заплакал в ответ — громче прежнего.
Тогда подошла хозяйка и сняла меня с мертвого дерева. В следующий миг я очутился в руках у Тошки.
Так я обрел старшего брата. Я вцепился в его курточку всеми имевшимися в наличие когтями.
Ну, теперь вы подумаете — так они подружились. Как бы не так!
Дружба наша длилась ровно три дня. День первый, когда мой старший брат предложил: «А давай оставим котенка у нас?» И хозяйка ответила ему: «Хорошо», мне показался счастливейшим в жизни. Меня поили молоком, кормили овсяной кашей с колбасой, и я до одурения гонялся за лоскутком меха на веревочке, скользя неумелыми лапами по крашеным доскам. Устав, я свернулся клубком на дне старой корзинки, куда был положен кусок искусственного меха от детской шубки. Мне было тепло — а тепло так похоже на ласку. На другой день повторились молоко и колбаса, а тарелка с кашей оказалась непомерно огромной и глубокой, я забрался на краешек, соскользнул и очутился в целом море теплой густой и липкой субстанции. Весь остаток дня я вылизывался, а потом меня тошнило. Вечером хозяйка взяла меня на руки и долго гладила, приговаривая: «Какой замечательный котик…»
— Но я тоже котик! — лез лохматой головой под ее руку Антон и пытался столкнуть меня с маминых коленей.
Но хозяйка отводила его руку и говорила смеясь:
— Не обижай моего ребенка!
Тошке в конце концов надоела эта игра, он включил ноут и начал кого-то отстреливать на экране. А я заснул на коленях хозяйки.