На даче мы обычно по субботам первую половину дня работали, а вечером и утром в воскресенье отдыхали, гуляли; после обеда опять возвращались к занятиям – читали, писали, ребята готовили уроки. По вечерам разговаривали, он дотошно расспрашивал, кто что читал, интересовался нашими суждениями о книгах. Иногда случались и «тематические вечера». Если кто-то заговаривал о непонятном для него вопросе, по инициативе Алексея Николаевича начинались общие дискуссии на различные темы – политические, философские, экономические, даже научно-технические. Самое живое участие в них принимали наши подросшие дети – Алеша и Таня. Алексей Николаевич очень любил внуков, разговаривал с ними всерьез, что им, конечно, очень льстило, и они иногда даже специально готовились к таким беседам и нашим вечерам. От Алексея Николаевича осталось много записных книжек, в которые он вносил не только деловые заметки, но и выписывал некоторые новые для него понятия, интересные мысли из различных областей науки, философии, искусства.
На взгляд со стороны он производил впечатление сурового, замкнутого человека, но на самом деле был, скорее, постоянно озабоченным, погруженным в себя, в собственные мысли, в решение каких-то проблем. Он почти никогда не позволял себе полностью расслабляться, напряженно работал, иногда даже во время парадных торжеств писал заметки в свои записные книжки. Однако сухость и подчеркнутая отстраненность были поверхностными. Со многих хранящихся у нас фотографий он улыбается такой обезоруживающе открытой улыбкой, какая бывает только у очень добрых людей.
Почти не имея времени для чтения, он тем не менее нередко обращался к классике, любил мемуары, интересовался деятельностью Столыпина, Витте, Плевако. Хорошо знал историю России, с болью говорил о гибели цвета нации – русской интеллигенции. Для него, как для истинно русского человека, национальные различия никогда не играли ни малейшей роли, он ценил человека по его достоинствам. Не впадая в славянофильские крайности, не желал мириться с утратой былой славы России…
Очень любил Алексей Николаевич музыку – старые русские песни, довоенные и современные мелодии. В свои последние дни, лежа в больнице, он попросил меня наиграть на пианино и записать на магнитофон его любимые мотивы. Эту пленку он слушал чуть ли не каждый день, до самого конца она лежала на его столике.
…Казалось, я, тесно общаясь с Алексеем Николаевичем многие годы, уже хорошо знаю его, однако в середине 60-х годов он открылся мне с неожиданной стороны в тяжелое для всей семьи время, связанное с болезнью Клавдии Андреевны.
В сентябре 1966 г. ее положили в больницу с неутешительным диагнозом. Болезнь оказалась неизлечимой. Мы, конечно, регулярно ее навещали, а Алексей Николаевич буквально поселился в больнице: приезжал по вечерам, ночевал в соседней палате, а утром уезжал на работу. Так длилось несколько месяцев. На Новый, 1967 год мы приготовили Клавдии Андреевне сюрприз – договорились с врачами и забрали ее домой. Она принарядилась, надела красивое платье, сделала прическу и выглядела просто молодцом. Радость Алексея Николаевича была неописуемой! За праздничным столом Клавдия Андреевна произнесла теплый, немного грустный тост – она знала, что это ее последняя возможность побыть в родной семье, последняя праздничная новогодняя ночь…
Наутро мы снова отвезли ее в больницу. Следующие несколько месяцев были очень тяжелыми. Она до самого конца была в сознании и в последний момент успела сказать:
– Не бойтесь, ничего страшного нет в том, что человек уходит…
Было невыносимо больно слышать эти успокаивающие слова.
Накануне Первого мая ей стало совсем плохо. Мы не отходили от нее ни на минуту, но Алексею Николаевичу утром надо было присутствовать на трибуне Мавзолея, нарушить неписаные правила поведения «руководителей партии и Советского государства» он не имел права. Уезжая, он сказал:
– Если что, звоните…
Роковой звонок пришлось сделать. Он быстро приехал и, видно, не в силах совладать с горем, бросил нам:
– Ну, что же вы…
Когда не стало Клавдии Андреевны, все домашние хлопоты легли на Людмилу Алексеевну. Чтобы не оставлять отца в одиночестве в полной воспоминаний квартире и быть поближе к нему, Люся попросила, чтобы его и нас переселили в только что отстроенный и еще незаселенный дом. Мы стали жить на одном этаже в соседних квартирах, и конечно, наше общение стало еще теснее.
Мы часто сопровождали Алексея Николаевича в его пеших прогулках, во время которых он делился впечатлениями, воспоминаниями, рассказывал о том, что его волновало. В последние годы особенно угнетали отношения с Брежневым. Как-то во время Олимпийских игр в Москве Алексей Николаевич очень резко отозвался о нем, чувствовалось, что они основательно поссорились.
Мы часто бывали свидетелями его телефонных разговоров с Брежневым.
– Ты давай, Алексей, – говорил тот, – посмотри там… Вот, чехи приехали, болгары, надо бы им помочь. Подумай…