– Люк прав, срезы аккуратные. Если бы это… кхм… если бы это сделала сущность, то от одежды остались бы рваные лохмотья. Так ведь? Нитки торчащие, неровные обрывы ткани. Что-то такое жуткое… А тут… – Женя остановилась перед зеркалом и приложила лифчик к груди. – М-да. Что за зверобой козлиный вообще мог до такого додуматься? Беда с головой не у меня, а у него…
Или у неё?
На ум снова и снова приходило одно имя – Элен.
В итоге Женя открыла таблицу подозреваемых в телефоне, нашла запись про Элен и внесла мотив: «Влюблена в Роше». А в столбец с характеристикой дописала:
– агрессивна,
– не в себе,
– оделась как Бертин,
– заперла меня в подвале,
– испортила вещи (?).
Рядом с последней фразой, правда, Женя поставила знак вопроса. Но сомнений в душе уже не осталось. С этими мыслями она и заснула, а утром долго и в красках описывала Максу все события.
То есть почти все.
– И что, эта девица приревновала тебя к биг боссу только за то, что он помог тебе на сцену подняться?
– И подняться, и спуститься. А потом ещё шампанским угостил.
Про поцелуй Женя, расхаживающая по комнате, умолчала, как и про неприличное предложение мсье Роше. Зато во всех подробностях описала ужасы, что видела в подвале.
– Допустим, куклу кто-то туда принёс. Не так уж и странно, раз там склад барахла, – рассуждал друг, и от его голоса на душе становилось тепло, а тревога отступала под натиском логики. – Гитара, говоришь, с пятнами засохшей крови. А Бертин Роше умерла от черепно-мозговой травмы, верно?
– Угу. В распечатках Элен так и было написано. Прислать тебе фото текста?
– А он на русском?
– Ой.
– Да ладно, я и с твоих слов всё понял. Просто кто-то жёнушку твоего биг босса по голове долбанул.
– Гитарой?
– А почему нет?
– Макс, полиция бы наверняка это выяснила.
– Так, может, и выяснила. Но не факт, что слила все подробности журналистам. Может, напрямую у босса спросишь?
– Ты дурак, что ли? Как ты себе это представляешь?
– Ну ладно. В общем во всей твоей истории меня смущает только ворона. Откуда бы ей взяться в подвале. Может, там окна какие есть, для вентиляции, например, и она залетела случайно?
– Не знаю, Максим, я не знаю, – вздохнула Женя и вдруг спохватилась: – Ой, я уже в музей опаздываю! Второй раз мадам Трюдо на конфеты не купится. Потом ещё позвоню. Пока!
Женя забежала в гардеробную.
Одевшись, Женя почти уже вышла из гардеробной, но одна мысль заставила её замереть на пороге. Она включила на телефоне фонарик и наклонилась, заглядывая под стеллаж.
– Твою же… инквизицию! – только и вырвалось у неё.
В музей она вбегала с твёрдой уверенностью, что домовой таки существует. Потому что, кроме обкусанного с одного бока круассана, оставленной еды под стеллажом не было. Осталось только уповать на то, что сущность приняла подношение и предложение дружбы. Но изрезанные вещи…
Перед внутренним взором тут же возник ворон, с упоением вкушающий плоть, а потом раздирающий лифчик своим огромным острым клювом.
Из архива доносился полный праведного гнева голос смотрительницы музея:
– Я же говорила, что прежде всего важна систематизация. Не по цвету корешка, мадам Бовье! А по фамилии автора!
Закончив с нотациями, мадам Трюдо из архива направилась прямиком в кабинет, на ходу поздоровавшись с Женей.
Ближе к обеду Женя выгадала время, когда мадам Трюдо занялась посетителями, и направилась в архив, поговорить с Элен.
На стажёрке сегодня снова был джинсовый сарафан, тот самый, в котором она появилась здесь впервые. Эволюция её образов от кукольно-девчачих до вульгарных и от вульгарных до по-бертиновски пёстрых завершила свой цикл.
– О-ля-ля, а вот и наша бедная узница Азкабана, – голос Элен сочился желчью и ненавистью.
– Ты заперла меня в подвале… – начала было Женя заготовленную речь.
– И что?
– Элен. Это низко. И глупо. И потом, ты могла причинить мне вред. Я имею в виду, если б со мной что-то случилось там, то тебе бы пришлось нести ответственность, понимаешь. Полиция, суды…
– Ерунда! Ну посидела ты в подвале и что с того?
Женя даже с мысли сбилась.
– У тебя же Макс есть. Зачем тебе Дуду? Зачем?! – На её глазах вдруг выступили слёзы. – Оставь его мне, Эжени!