Кость для Пойнтера

Последний поворот мыслей внезапно раскрыл мне причину столь неожиданной прозорливости Великого Шамана. Да я ему, считай, уже представился по полной — в том, что было сказано мудрому цизальтинцу на пределе откровенности, и заключена сущность истинного Властителя. Быть верным до конца тому, кто вверен тебе Судьбой — главный признак аристократа, который мне прежде не приходилось примерять на себя. Да вот сел он, как влитой, без мерки, обозначив мою нынешнюю суть вернее родового имени с титулом, к которым я все никак не привыкну.

Городской парень из захудалого клана, меканский солдат, уволенный по увечью, поденный работник без надежд на карьеру… Муж и повелитель высокородных эльфийских див, Ночной Властитель человеческой крови, офицер и дипломат, оседлавший бунт в далекой стране и своими руками отправивший демона за Последнюю Завесу, номинальный государь на тронах Огрии и Хисаха.

Пора уже научиться отвечать за ВСЕ свои поступки и жизненные обстоятельства. Не прятать настоящее за прошлым, утратившим силу. Все одно уже не спрячешь. Начинать признание собственных ошибок надо прямо сейчас, и чем скорее, тем лучше.,

— Прости, Джованни… — с трудом вздохнул я, опустив руки. — Не все скажешь враз. А кой-чему лучше бы и вовсе вслух не звучать.

— Узнаю эльфийскую манеру! Ни слова в простоте, — ехидно поддевая, усмехнулся в ответ Сантуцци и милостиво бросил: — Ладно, проплыли.

Теперь я вздохнул уже с облегчением. Однако все эти откровения никак не приблизили меня к решению изначальной задачи — как добыть чарангу, необходимую для завершения сделки с тесайрцами. В голову не шло даже то, как перевести разговор на желательную тему.

— Так зачем пожаловал-то? — заметив, что я продолжаю мяться, не переходя к делу, Великий Шаман Ближней Стороны Гор снова снизошел до того, чтобы спросить сам.

Отвечать на прямо поставленный вопрос оказалось не в пример легче, тем более в форме отчета-пересказа вчерашних событий, где самый важный момент как раз приходился на самый конец.

Распалившись, я чуть ли не в лицах повторил финальную сцену, дословно воспроизведя не только свои слова, но и поведение. И тут же понял, что явно переборщил с актерским мастерством. То, что эффектно смотрелось ночью у костра, сейчас, при свете дня, выглядело гнилой бравадой с залихватскими замашками. Хоть взаправду нанимайся ходить кукольником по базару. И особенно нелеп оказался вывод из рассказанного, в запале монолога прозвучавший особенно дурацки:

— Чарангу-то я тут загодя приметил среди прочих диковин… Вот и…

Однако на Сантуцци не произвели впечатления эти балаганные эффекты. Сквозь все мое неуместное хвастовство старик легко уловил основной смысл случившегося.

— Из чужого кармана расплачиваться легче? — точнее точного вложил он его в краткую фразу и пожевал губами, выражая крайнее неодобрение.

— Так не для себя же! Ради общего дела… — возразить против столь резко выраженной сути моего поступка неожиданно оказалось проще, чем вести дело оговорками.

— Знакомое оправдание. Люди с удивительной легкостью забывают законы собственности ради законов взаимовыручки, — Великий Шаман начал говорить все так же раздраженно, но внезапно усмехнулся и закончил нотацию на совсем иной ноте: — И не скажу, что это всегда так уж плохо! Забирай, раз настолько надо.

С облегчением вздохнув, я понял, что старик нарочно довел разговор до обострения, чтобы загодя смести прочь всю шелуху, все лишние слова и мысли. Тем временем Сантуцци, не ожидая оваций, снял чарангу со стены и пристроил на колене, прижимая лады мосластыми пальцами с выступающими суставами. Крепкие, желтые в бурых полосках ногти коснулись струн…

Звук вышел едва ли не тошнотворнее вчерашнего. Причем не за счет инструмента — настоящая чаранга ясно и неоспоримо явила свое отличие от тыквенной самоделки. Просто, в отличие от чутья на человеческую суть и помыслы, слух у Великого Шамана отсутствовал едва ли не начисто. Я еле распознал в фальшивом бренчании мотив заарского станичного распева «Отцовский дом пропьем гуртом».

Зато выражение крайнего изумления пополам с гримасой невольного отвращения на моей физиономии, думаю, никак нельзя было не распознать. Не желая и дальше терзать уши своему единственному слушателю, старик оборвал игру так же неожиданно, как начал.

— Что, собаки на Главную Луну слаще воют? — спросил он прямо в лоб с легкой усмешкой, ничем не показывая, что моя реакция для него обидна или неприятна.

Вопрос в который раз заставил меня выбирать между вежливостью вкупе с соблюдением своих интересов — и предельной откровенностью. Весь ход разговора подсказывал, что незачем стесняться с правдивым ответом, однако оставался шанс, что на счет своего исполнительского таланта у Сантуцци может быть пунктик, изъян, наподобие отсутствия слуха.

Но у меня не было времени колебаться, выбирая более вероятный из двух вариантов. Сделав ставку на мудрость хозяина, я вдохнул поглубже и честно сказал:

— У тех собак, наверное, практики больше. Или альтийский медвед им на ухо не наступал.