Космонавт из Богемии

Дожди прекращаются, мир становится манящим и жарким, только бабушка больше не ходит каждый день в магазин, а дедушка смотрит телевизор вместо того, чтобы пойти в пивную. Часто я застаю его за просмотром раздела о квартирах в газете, он обводит пражские объявления. Когда я подхожу, он молчит и прячет газету. Мне не хочется думать о переезде из этого дома, нашего дома. Хотя я вырос в Праге, Стршеда всегда была для меня святыней, мама тут часто улыбалась и водила меня на многочасовые прогулки, отец больше говорил, и никогда о работе или политике. По ночам тут не ездят машины, а в полях, вдали от уличных фонарей и золотого света лампочек, просачивающегося из окон, стоит полная темнота.

Здесь наш дом, но нам тут больше не рады. Мой отец-герой умер, и на свет появился мой отец – главный злодей. Песни Элвиса по утрам в сопровождении хлюпанья кофе и шуршания газет («Опять империалисты убивают наркотиками бедняков», – усмехнулся бы он) всю ту ночь до утра звучали в моих ушах, не давая заснуть.

Усиленное наблюдение

Как далеко заходит жизнь, чтобы найти другую жизнь!

От первых прокариотов, удобрявших дикие моря доисторической Земли, до гоминидов, овладевающих первыми примитивными инструментами; от неандертальцев, царапающих образы своего мира на стенах пещеры красной и желтой охрой, до первого советского спутника (вес: восемьдесят три килограмма), передающего с орбиты Земли воодушевляющие сигналы на земные радиостанции; от первых советских фантомных космонавтов, посланных родиной на безымянную смерть, до первых людей, устанавливающих флаги на внеземных пространствах (да, эти раскаленные скалы теперь наши); от телескопа Хаббл, снимающего первые миры за пределами нашего (будут ли они когда-нибудь нашими?), до экстаза от обнаружения главной опоры бактерий – H₂O – на поверхности планет, безжалостно дразнящих наше воображение; и, наконец, к первому «Вояджеру», покидающему уют солнечной системы. Жизнь всегда будет искать другую жизнь.

И вот он я, Якуб Прохазка, единственный член экипажа шаттла «Ян Гус 1», могу смахнуть эти открытия со стола, будто они всего лишь ничего не значащие крошки ушедшей эпохи.

Прошло шесть дней и восемнадцать часов с тех пор, как я наблюдал бегство существа. Я находил утешение в его визитах в мои мысли, несмотря на их назойливость – непрерывная боль вокруг висков поддерживала мою веру в то, что я увижу его снова.

Земля теперь превратилась в светящуюся точку далеко в небесах, дом сократился до знака пунктуации. Один раз в день я наводил на нее телескоп, чтобы напомнить себе о белом и голубом, ожидавшем моего возвращения, о планете, согласной поддерживать мое существование и жизнь тех, кого я знал. По сравнению с увеличенным изображением моей планеты Венера казалась тусклой и такой же враждебной, как ее бесконечные грозы и вулканические извержения, ее поверхность – обманчиво спокойное пиво из песка и скал. Сквозь плотную дымку облака Чопра планета, находившаяся в двух неделях пути, казалась бледной и застывшей, но суточные показания подтверждали, что облако продолжает пожирать само себя.

Мое продвижение к облаку теперь ежедневно было во всех новостях, и истерия отдела по связям с общественностью достигла пика. «Нью-Йорк таймс» напечатала в разделе светской хроники статью о деяниях моего отца, героя режима и предателя народа. Получилось неплохое эссе об истории Чехии (интересно, упоминала ли «Таймс» мою родину хоть раз до этого момента), смешанное с неуместными и снисходительными комментариями о моей жизни мальчишки-выскочки из маленькой страны с амбициями сверхдержавы.

Информагентства по всему миру взялись описывать меня своему населению, будто я их лучший друг. Норвежская восходящая звезда, снимающаяся в новом голливудском блокбастере, объявила, что влюблена в меня. Моя правительственная пиар-команда – большинство ее членов я не знал, и выглядели они так, будто только вчера получили лицензию агента по недвижимости, – моталась по Европе с речами о моей невероятной храбрости, важности продолжения космических исследований и моих предпочтениях в моделях нижнего белья. ЦУП тоннами пересылал письма агентов с предложениями представлять меня, продать мою историю кинопродюсерам, биографам и иногда – каким-то отчаянным романистам.

Не так давно люди плевали на ворота нашего дома. А теперь хотели платить деньги за то, что он символизирует, возможно, предложить роль моего отца какому-нибудь подающему надежды серьезному характерному актеру, мечтающему пробиться в мир главных кинопремий после воплощения серии многослойных, нравственно неоднозначных белых мужчин в независимом кино.