Кошмар

"Generously forgive me, but I am at the end of my strength . . . .	- Извините великодушно, но нет уже сил моих...
I know if I were to beg and to bow down, everyone would help, but . . . I cannot!	Я знаю, попроси я, поклонись, и всякий поможет, но... не могу!
I am ashamed.	Совестно мне!
How can I beg of the peasants?	Как я стану у мужиков просить?
You are on the Board here, so you know. . . .	Вы служите тут и сами видите...
How can one beg of a beggar?	Какая рука подымется просить у нищего?
And to beg of richer people, of landowners, I cannot!	А просить у кого побогаче, у помещиков, не могу!
I have pride!	Гордость!
I am ashamed!"	Совестно!
Father Yakov waved his hand, and nervously scratched his head with both hands.	Отец Яков махнул рукой и нервно зачесал обеими руками голову.
"I am ashamed!	- Совестно!
My God, I am ashamed!	Боже, как совестно!
I am proud and can't bear people to see my poverty!	Не могу, гордец, чтоб люди мою бедность видели!
When you visited me, Pavel Mihailovitch, I had no tea in the house!	Когда вы меня посетили, то ведь чаю вовсе не было, Павел Михайлович!
There wasn't a pinch of it, and you know it was pride prevented me from telling you!	Ни соринки его не было, а ведь открыться перед вами гордость помешала!
I am ashamed of my clothes, of these patches here. . . . I am ashamed of my vestments, of being hungry. . .	Стыжусь своей одежды, вот этих латок... риз своих стыжусь, голода...
And is it seemly for a priest to be proud?"	А прилична ли гордость священнику?
Father Yakov stood still in the middle of the study, and, as though he did not notice Kunin's presence, began reasoning with himself.	Отец Яков остановился посреди кабинета и, словно не замечая присутствия Кунина, стал рассуждать с самим собой.
"Well, supposing I endure hunger and disgrace-but, my God, I have a wife!	- Ну, положим, я снесу и голод, и срам, но ведь у меня, господи, еще попадья есть!
I took her from a good home!	Ведь я ее из хорошего дома взял!
She is not used to hard work; she is soft; she is used to tea and white bread and sheets on her bed. . . .	Она белоручка и нежная, привыкла и к чаю, и к белой булке, и к простыням...
At home she used to play the piano. . . .	Она у родителей на фортепьянах играла...
She is young, not twenty yet. . . .	Молодая, еще и двадцати лет нет...
She would like, to be sure, to be smart, to have fun, go out to see people. . . .	Хочется небось и нарядиться, и пошалить, и в гости съездить...
And she is worse off with me than any cook; she is ashamed to show herself in the street.	А она у меня... хуже кухарки всякой, стыдно на улицу показать.
My God, my God!	Боже мой, боже мой!