Королевский гамбит

Гауптман Крафт стал слишком подозрителен. После провала в Англии, где он весьма неудачно пытался проникнуть на один из военных объектов, и конфуза во Франции, откуда его вынуждены были отозвать, Крафт оказался не у дел. Только заступничество фон Штауберга помогло ему отделаться переводом на Восточный фронт. С тех пор, как гауптман попал сюда, чувство страха преследовало его всюду. Крафту казалось, что за каждым шагом его кто-то пристально наблюдает, следит неотступно, настойчиво. Тайный страх будил гауптмана среди ночи, заставлял вздрагивать от малейшего шороха, озираться и даже в безобидной темной складке портьер видеть притаившегося врага. Страх толкал на самообслуживание- наливать в графин воду, присутствовать на кухне, когда готовили пищу.

Все это было известно фон Штаубергу, но он не собирался успокаивать гауптмана.

— Передайте Крафту, — сказал оберст адъютанту, — чтобы он осуществил по делу “Свой” очередной пункт.

Вечером Левченко пришел к Соколову и сообщил новость: начальник школы дал им увольнительные в Ригу.

— Я тебе говорил, — хохотнул он. — Со мной не пропадешь! Сегодня прокутим те пятьсот марок, которые я получил за особые заслуги. Тебя завербовал. Эх, закатимся в “Рим”. Там и водка, и… — он прищелкнул пальцами. — Выберешь по вкусу. Мне удалось узнать, что ты прошел проверку…

— Вызвал начальник школы и сказал: “Господин Левченко, ваш подопечный — стоящий человек, ему можно доверять. Вчера получена шифровка от агента…” — иронически начал было Соколов.

— Чудак! — оборвал его Левченко. — Разве о таких делах с Крафтом порассуждаешь. Да узнай он, что мне кое-кто шепнул о тебе…

— В карцер посадит?

— В карцер! Сказал тоже. Прислонит к стенке — и вся недолга.

— Ну?

— Был здесь преподаватель-радист. Любил, покойник, выпить. А как напивался, рассказывал о таком, отчего дух захватывало. Однажды сболтнул о шифровке, полученной от какого-то агента из-под Калуги. На другой же день к стенке прислонили.

— Немец?

— Кто?

— Которого расстреляли?

— Чистопородный ариец.

— Крафт расстреливал?

— Нет, тогда его у нас еще не было. Но, по правде сказать, этот будет похлеще. За четыре недели пятерых, не моргнув глазом, на тот свет отправил.

— Что ты говоришь!

— Тс-с-с… Хочешь верь, хочешь нет, а так… — польщенный вниманием, Левченко развязал язык и начал сыпать историю за историей. И за каждой из них в определенном свете вставала зловещая фигура гауптмана.

— Как-то у нас на кухне пропало полдюжины картофелин, — рассказывал Левченко. — Горбачев разнюхал и доложил шефу. Для весомости от себя, мерзавец, добавил, что продукты кто-то для побега готовит. Вызвал меня Крафт и приказал разузнать, что к чему… — он пожевал губами: — Горло бы смочить. Подожди, я мигом! — Левченко вышел и вскоре появился с фляжкой и солеными помидорами в растопыренных пальцах. — Давай стакан!

Они выпили. Левченко сразу же налил себе еще. У него заблестели глаза, язык начал заплетаться, росло возбуждение.

— Ну, слушай, Сарычев, дальше… Подожди, на чем я остановился? Да, вспомнил. Крафт приказал разузнать, кто и зачем украл на кухне картошку. Принюхался я к одной компании, втерся в доверие. Картошка была мифом Горбачева. Он сам, мерзавец, ее слопал. Но группа, в которую я вошел как свой, занималась делами похлеще. Оказывается, готовились они отсюда лыжи навострить. Ивушкин, старший, за день до вылета на задание устроил в комнате сходку. Понятно, и я был в числе приглашенных. Разработали план! И мне дали поручение: как только приблизимся к линии фронта, захватить управление самолетом, сесть на место пилота и приземлить машину на советской территории.

На том и порешили. Сам понимаешь, что вылет в намеченный срок не состоялся. По распоряжению гауптмана его откладывали со дня на день: шеф готовился “принимать парад”. Как-то вечером вызвал он меня и сказал: “Завтра арестуем”. Ловко он это обтяпал! — Левченко снова налил стакан: — Пей! На свете один раз живем. В рай попадешь, стопки не выпьешь! А дальше идет комедия с переодеваниями… Мне, знаешь, нравится людей держать в руках. Они раздумывают, надеются, стремятся к чему-то, а я их — хлоп! И ваши не пляшут. Да, я не досказал… Назавтра вывезли нас под предлогом опробования новых парашютов. Машина мчалась полным ходом. Ивушкин вдруг поворачивается и говорит:

“Ребята, нас не туда повезли…”

“Не может быть!”

А мы уже во дворе гестапо. Там такое началось. Даже я перепугался. Гестаповцы с пистолетами и дубинками окружили нас и погнали. “Шнель! Шнель!” И ты, знаешь, какая история получилась? Думал, мне капут будет: не разберутся фрицы, укокошат, как того Мухтаркина. Ну, про которого я тебе рассказывал. Посадили меня в одиночку. Самочувствие, скажу, хоть вешайся. Разные мысли в башку лезут. Над головой в оконце небо, перехваченное решеткой. А тоска, тоска такая… Видишь свободу, но ее не имеешь… Ты когда-нибудь сидел в тюрьме?

— Не приходилось. Вот в концлагере…

— Э, да что концлагерь по сравнению с тюрьмой. Юбилейный банкет! Из гестаповской тюрьмы путь в могилу. Ну, а раз не бывал там, не поймешь моего тогдашнего состояния.