– Кроме Саэма и Сэльва, у меня и друзей-то не было. Большинство видели во мне лишь шлюху. Попользовались и забыли. Даже Карисса, зная, что я приношу ей ощутимый доход, не вступилась за меня.
– Я кое-что предприняла на этот счет.
– Что? – насторожилась Лисандра.
Аэлина вынула из кармана сложенный лист плотной бумаги:
– Это для тебя. И для Венги.
– Нам не нужно… – Лисандра замолчала, увидев на печати черную змею. Печать Кариссы. – Что там?
– Открой и прочти.
Глядя то на бумагу, то на Аэлину, Лисандра сломала печать, развернула лист и начала читать вслух:
– «Я, Карисса Дювенса, настоящим заявляю, что все долги…»
Бумага задрожала в ее руках.
– «Все долги Лисандры и Венги полностью мне выплачены. Они могут в любое удобное для них время получить метку освобождения».
Бумага шлепнулась на стол. У Лисандры опустились руки. Она смотрела на Аэлину. Аэлина знала, что́ будет дальше, поскольку у нее самой уже щипало глаза.
– Самое жуткое – ты даже когда ревешь, остаешься чертовски красивой.
– Ты хоть знаешь, сколько денег…
– А ты думаешь, я бы оставила вас в рабстве у Кариссы?
– Аэлина… у меня нет слов. Я не знаю, как тебя благодарить.
– Это и не нужно.
Лисандра разрыдалась.
– Ты меня прости. Может, я нарушила твои планы? – спросила Аэлина. – Может, ты собиралась еще десять лет гордо и благородно страдать?
Лисандра заревела еще громче.
– Ты должна понимать. Не могла я уехать из этого паршивого города, оставив тебя…
– Помолчи, Аэлина, – всхлипывала Лисандра. – Помолчи.
Она отняла руки. Теперь ее лицо снова было припухлым и красным.
– Хвала богам, я хотя бы в одном ошиблась, – вздохнула Аэлина. – Оказывается, ты умеешь не быть чертовски красивой, когда ревешь.
Лисандру качнуло в другую сторону. Теперь она безудержно хохотала.
Манона и Астерина провели в горах весь день и остались ночевать. Им удалось поймать пару горных коз для себя и драконов. Когда стемнело, ведьмы жарили на костре козье мясо и обсуждали все подробности задуманного Маноной.
Потом Манону все-таки сморил сон. Она улеглась возле теплого бока Аброхаса. Звезды раскинули над нею свое покрывало. Давно у нее не было такой ясности в мыслях. Однако что-то продолжало будоражить ее даже во сне.
Проснувшись, Манона поняла, что́ ее будоражило. Торчащая нитка в пряже Трехликой богини.
– Ты готова? – спросила Астерина, усаживаясь на свою голубую дракониху.
Астерина улыбалась. По-настоящему.
Манона впервые видела у своей сестры такую улыбку. Да и многие ли видели, как улыбается Астерина? А она, главнокомандующая воздушной армии? Она способна так улыбаться?
– Есть еще одно дело, – сказала Манона, глядя на север.
Узнав, какое это дело, Астерина без колебаний заявила, что летит вместе с нею.
В Морате они задержались ровно настолько, чтобы взять необходимые припасы. Соррели и Васте о своем замысле они рассказали в самых общих чертах, велев передать герцогу, что их срочно вызвали.
Через час Манона и Астерина снова были в воздухе, несясь на север. Они летели выше облаков, чтобы их не увидели с земли.
Все дальше и дальше улетали они от Мората. Манона не понимала, почему невидимая нить по-прежнему остается туго натянутой и почему Трехликая богиня требует, чтобы они поскорее достигли Рафтхола.
Четыре дня. Вот уже четыре дня Элида находилась в этой холодной зловонной темнице.
Холод не давал ей спать. Еда, приносимая караульными, не лезла в рот. Страх помогал ей оставаться собранной. Элида следила за караульными, когда те открывали дверь. Она пыталась разглядеть, куда эта дверь выходит. Увы, эту часть крепости она совершенно не знала.
Четыре дня, а Манона так и не пришла ей на выручку. И никто из Черноклювых не пришел.
Элида не знала, почему она ожидала помощи от ведьм. Манона велела ей побывать там, где держали Желтоногих. Она побывала. Рассказала то, что сумела увидеть. Наверное, больше она ведьмам не нужна.
Элида старалась не думать о своем ближайшем будущем. И все равно думала. Вспомнит ли о ней хоть кто-то, когда она умрет? Появится ли ее имя на памятном камне?
Она уже знала ответ. Скорее всего, она бесследно сгинет, и никто никогда ее не хватится.
Глава 65
Рован чувствовал, что еще не вполне оправился после ранения. Признаваться в этом Аэлине и Эдиону ему не хотелось. Не хотелось быть им обузой; особенно сейчас, когда оба вплотную занимались приготовлениями. Как бы Рован ни старался, но только через два дня он почувствовал себя более или менее окрепшим. Во всяком случае, привычные упражнения уже не отзывались болью во всем теле.
Упражнялся он утром и вечером. Вечерние упражнения его настолько измотали, что он рухнул в постель и заснул раньше, чем из мыльной вернулась Аэлина. Напрасно он недооценивал людей.