Королева праха и боли

Если бы я только пырнула этого старика в горло…

После нескольких часов добровольного молчания я протяжно выдохнула, глядя, как облако пара клубится в ночи, более холодной, чем сама смерть.

– Т-ты можешь с-сказать, чт-то разочарован в-во мне.

Енош поплотней закутал меня в, кажется, третью меховую накидку, но даже Королю плоти и костей уже не удавалось заставить мои зубы перестать стучать.

– Как я могу быть разочарован, если именно из-за этого я и влюбился в тебя?

Его ласковые слова отнюдь не помогли мне набраться злобы.

– Если б-бы я уб-била того человека, я могла б-бы сейчас жить, а н-не отмораживать себ-бе задницу. Мы б-бы поскакали к верховному храму, уб-били б-бы всех священников и поехали наконец домой. Но я уб-бивала т-только чертовых рыб, а они не кричали.

– Не говоря уже о той раненой птице, на которую ты случайно наступила в детстве, – пробормотал муж. – Ты мне как-то рассказывала… И о том, что плакала потом два дня.

– Она так ужасно то ли хрустнула, то ли хлюпнула под ногой… – Я потерла ледяной кончик носа о мех, втягивая в легкие морозный воздух, набираясь храбрости. – Могу я спросить тебя кое о чем?

– О чем угодно, – ответил он, но напрягся, явно полагая, что я захочу узнать о детях за Солтренскими вратами.

Но я вообще-то уже и сама представляла. Ведь каждого случайного солдата, каждого ночного сторожа, каждого, кого мы встретили на пути к Элдерфоллсу, Енош убивал – мимоходом.

– Ты когда-нибудь сожалел?

– Не по тем причинам, по которым хотелось бы тебе, Ада. Для меня смертные всего лишь плоть да кости, пот да шрамы. Они рождаются, чтобы умереть, дабы я мог укрепить мосты безмолвного кладбища – моего пустого, пустого дома. – Он тяжело вздохнул и, наверное, в сотый раз за время нашего путешествия запечатлел поцелуй на моей макушке. – Я знаю, это не то, что ты хотела услышать.

Нет, но это именно то, что мне нужно было услышать, чтобы обрести ясность.

– Ты все еще распространяешь гниль среди детей?

– Да, с тех пор, как мы покинули Бледный двор.

Я повернулась, вглядываясь в темноту, из которой мы выехали. Сотни трупов маршировали следом за нами – собранные из одного города, семи деревень и таверны, на которую мы наткнулись случайно – и где Ярин решил переночевать.

Больше сотни самоубийц.

А Эйлам так и не появился.

Куда бы мы ни приходили, Енош щадил женщин и детей, ограничиваясь солдатами, священниками и редкими идиотами, которые набрасывались на нас с вилами или лопатой. Возможно, это был его способ показать мне, что он старается быть тем мужчиной, которым я хочу его видеть, – ну, как может.

Проблема в том, что я уже не была уверена, хорошо это или плохо. Плохо, наверное, потому как ослабляло решимость, которую Енош хотел продемонстрировать своему брату, а это, в свою очередь, укрепляло веру Эйлама в том, что Енош вынужден будет остановиться.

Из-за меня.

Я накрыла ладонью руку своего мужа, которой он придерживал меня за талию.

– Ты когда-нибудь просил брата искажать мои мысли?

– Наоборот. Я много раз просил его их не трогать.

Потому что Енош жаждал быть любимым по-настоящему, как и сказал Эйлам.

– А попросил бы когда-нибудь?

– Не чтобы завоевать твою любовь.

Ему бы и не пришлось.

Где-то между лесом, смертью и утоплением я влюбилась в этого мужчину – вопреки принципам, греховности, предосторожности. И не могла больше выдавать страсть за отвращение, удовольствие за боль, а любовь за безумие.

Да, Енош многогранен, Енош жесток, но он не лишен достоинств. Невзирая на его извращенную мораль, после того как я выползла из могилы, он проявил ко мне больше любви, внимания и заботы, чем другие за всю мою жизнь. И, если не считать убийств, он очень старался вести себя прилично.

– Значит, чтобы лишить меня сострадания? Я видела, как вы переглядывались.

– Я подумывал о том, чтобы попросить Ярина… разжечь твою ненависть к смертным, чтобы она вновь не обрушилась на меня. – Несколько секунд тишину нарушал лишь цокот копыт, потом Енош добавил: – Конечно, это было до того, как Эйлам проверил твою решимость. Превратить тебя на некоторое время в равнодушного наблюдателя было бы довольно легко.

Оглянувшись, я наткнулась на его непривычно тусклый взгляд:

– На некоторое время?

– Даже бог Шепота не всесилен.

– Енош, та женщина в Айренсти перерезала себе горло.

– Она оплакивала своего погибшего мужа и, насколько я помню, недавно потеряла сына. Разве он не нашептывал в твоем сознании, пытаясь пробудить нежные чувства ко мне, когда ты еще носила то прелестное колье…

– Это был ошейник.

– Прелестный. Жаль, что он пропал. Я могу сотворить тебе новое ожерелье, не такое тугое, но чтобы охватывало твою прекрасную шейку. – Кажется, он шутил – несмотря на тьму, я слышала в его голосе усмешку. – А когда шепотки прекратились, ты полюбила меня?

– Я ненавидела тебя до того и презирала после.

– Точно, и ох как болезненно честно. – Теперь он и впрямь смеялся. – Теперь Эйлам убежден в твоих колебаниях и рассчитывает на то, что Ярин выдохнется прежде, чем я достигну той степени опустошения, которая должна положить конец всему.