Заморгав, я открыла глаза – и передо мной мелькнули знакомые черные волоски. Волоски на груди Еноша. Я прижималась к нему, обнаженная, блаженно впитывая жар его тела. Сколько времени я уже лежу так?
– Я почувствовал, как ты пробуждаешься. – Енош поцеловал меня в макушку. – С тобой все в порядке?
Все ли со мной в порядке?
Я прислушалась к себе, оценивая легкость вдохов, расслабленность мышц, мягкое гудение под омываемой теплом кожей. Честно говоря, так хорошо я не чувствовала себя уже очень давно: мои печали не исчезли, но почему-то перестали душить меня.
Означать это могло лишь одно…
– Ярин сделал что-то с моей головой, верно?
– Твоя душа страдала, разрывалась прямо у меня на глазах. – Пальцы Еноша погрузились в мои волосы, чуть царапая воспламеняющуюся кожу, и я наклонила голову, впитывая ласку. – Брат просто успокоил твои мысли, позволив тебе… примириться с происходящим, пока ты пребывала в состоянии, подобном сну.
Нет, я не позволила себе стиснуть зубы. С того момента, как узнала правду, я понимала, что, даже если у меня получится убедить Еноша в своей невиновности, это не вернет мне ребенка – только доверие и расположение мужа. Ну, и ощущение
Этого достаточно.
Должно быть достаточно.
Я глубоко вдохнула, втянув запах присыпанного пеплом снега. Енош пах тысячью грехов и тысячью спасений, пах моим возлюбленным. Моим мужем. Моим похитителем. И этот знакомый аромат окутывал меня спокойствием.
А ведь я говорила себе, что мне не нужно от него никакого спокойствия. От мужчины, который вывернул мне кости, но восстановил мое достоинство, который надел на меня ошейник пленницы и оскорбительную корону королевы. Какая ложь.
Я нуждалась в этом.
Я нуждалась
Весь последний месяц я не желала ничего, кроме как прижаться к его широкой груди, спрятавшись от мира и от всего, что этот мир сделал со мной. Я желала сбежать от холода смерти, окунуть свою истерзанную плоть в его тепло.
Словно почувствовав желание у меня в костях, Енош придавил мою ногу своей, продолжая рисовать что-то на моей спине.
– Ты в безопасности. Ничто и никто больше не причинит тебе вред.
Поджав под себя ноги, свернувшись калачиком, я ощущала себя очень маленькой – ну просто дремлющей кошкой.
Мы лежали в круглой комнате, стены которой украшали резные изображения могучих дубов, растущих среди высоких трав, колышущихся на ветру.
В
Енош сотворил ее в тот день, когда открыл Бледный двор, обставив изящной мебелью из бивня и кости. С потолка свисали тонкие волосяные косы, украшенные зубами, клыками и когтями, отражающими волшебное мерцание костей и тихонько позвякивающими, исполняя монотонную симфонию.
Енош раздвинул мои волосы, и тут я кое-что сообразила:
– Моя корона. Ее больше нет.
Он положил ладонь мне на щеку, осторожно развернул мою голову, чтобы встретиться со мной взглядом своих спокойных серых глаз. Его подбородок и щеки покрывала многодневная черная щетина.
– И два мальчика и девочка обрели покой.
Я провела большим пальцем по его густым, жестким бакенбардам, наслаждаясь тем, как волоски легонько царапают мою кожу.
– Небеса, сколько же я спала?
– Я держал тебя так почти три дня.
Он держал меня.
Три дня.
– Аделаида. – Его губы на миг сжались, превратившись в тонкую линию, как будто мое имя оставляло порезы у него на языке. – Я явился на свет, зная свои обязанности, свои силы – и то, как ими пользоваться. Я знал мир, людей, обитающих в нем, языки, на которых они говорят. Но я не знаю, как попросить прощения ни на одном из них. – Енош глубоко вздохнул. – Однако я попробую.
Я чуть-чуть приподнялась, потому что я, черт возьми, заслужила это услышать:
– Давай.
Он снова вздохнул, накрутил прядь моих волос на палец, как делал раньше, и заправил ее мне за ухо.
– Я не защитил тебя, позволив стать жертвой хаоса, порожденного моими собственными ошибками. Я обидел тебя, обвинив в предательстве, хотя ты никогда не давала мне повода сомневаться в своей честности. Я причинил тебе боль, страшную боль, покинув тебя в трудную минуту. И за все это я прошу прощения.
Секунды сливались в минуты, но я увязла во времени, опутанная эхом его слов, тронувших мою мертвую холодную душу, вдохнувших в нее теплую искру жизни.
Не знаю, что именно я ожидала от него услышать.
Но не это.
Не такой откровенности. Не полного признания своих неудач без единой попытки оправдать их. Оттого-то и затрепетало мое сердце, омытое жаром, разгорающимся меж нашими телами.
Не могу сказать, как долго я смотрела на него, но в конце концов Енош приподнял бровь, что придало ему почти робкий вид:
– Я все сделал неправильно?
– Нет. – Он все сделал правильно, слишком правильно для мужчины, и все жестокости его последнего месяца слишком быстро затерялись в темных уголках моего ошеломленного сознания. – Ты тренировался, да?