Королева Бедлама

— Филип, это я, Мэтью Корбетт! Что стряслось?

— Мэтью! Мэтью! Там… человека убили! По-порезали всего!

Кови так в него вцепился, что они оба чуть не шлепнулись в грязь, а Мэтью потом едва не свалился от запаха перегара. Глаза у Кови были налиты кровью, под ними лежали темные круги; судя по всему, от увиденного у бедняги хлынуло из носа: по губам и подбородку тянулись поблескивающие на свету нити слизи.

— Там труп, Мэтью! По-помилуй боже, весь изрезанный!

Кови, некрупный юноша на три года младше Мэтью, был так пьян, что еле стоял на ногах — пришлось схватить его за талию. Однако он все равно трясся и шатался, а потом начал рыдать, и колени у него подогнулись.

— Господи! Господи, я ж чуть на него не наступил!

— На кого? Кто там, Филип?

Кови смотрел на него невидящими глазами, слезы струились по щекам, рот кривился.

— Не-не знаю… — заплетающимся языком ответил он. — Порезали его всего! Вон там лежит!

— Там? Это где?

— Вон там. — Кови махнул в конец Смит-стрит, и тут Мэтью увидел свежую кровь на обеих его руках, а заодно красные пятна и отвратительные черные сгустки на собственной белой сорочке.

— Господи! — вскричал Мэтью, отшатываясь.

Ноги у Кови подогнулись, и он упал на мостовую, давясь и что-то бормоча. Почти сразу его начало выворачивать наизнанку.

— Что такое? Что за шум?

Со стороны «Рыси да галопа» к ним приближались два фонаря. Через несколько секунд Мэтью различил силуэты четырех человек.

— Сюда! — заорал Мэтью и тут же сообразил, как глупо и бессмысленно это прозвучало, люди ведь и так сюда шли. Для ясности он решил добавить: — Я здесь! — что было уж совсем ни к чему, ибо в тот же миг свет фонарей упал на него, последовали охи, ахи и полная сумятица: от вида окровавленной рубашки Мэтью прибывшие начали врезаться друг в друга, точно быки, которых охаживали палками.

— Мэтью? Да ты весь в крови! — Феликс Садбери посветил фонарем на Кови. — Это его рук дело?..

— Нет-нет, сэр, он…

— Констебль! Констебль! — заголосил стоявший за спиной Садбери человек. Его пронзительным голосом впору было вышибать двери и оконные ставни.

Мэтью отвернулся и, торопясь скрыться от этого надсадного вопля, поспешил мимо Филипа Кови по Смит-стрит. Он поднял фонарь повыше и ждал, что вот-вот наткнется на израненного бедолагу, однако на земле никого не было. В окнах начали зажигаться свечи, из домов выходили люди. Исступленно лаяли собаки. Где-то слева заревел осел — вероятно, в ответ на крик джентльмена с луженой глоткой, который приставил ладони ко рту и заорал: «Консте-е-ебль!» — крик сей, несомненно, переполошил даже огненнокрылых обитателей Марса.

Мэтью упорно шел на юг. Феликс Садбери все звал его по имени, но ответа не получал. Через некоторое время Мэтью увидел человека в черном, стоявшего на коленях под полосатым навесом давно закрытой на ночь аптеки. Тот обратил к нему мрачное лицо:

— Поднесите-ка сюда свет.

Мэтью повиновался, хотя и не горел желанием этого делать. Наконец его взору предстала картина целиком: двое стояли на коленях над трупом, растянувшимся на спине. На утоптанной английской земле поблескивала черная лужа крови. Человек, просивший поднести свет, — не кто иной, как преподобный Уильям Уэйд, — взял у Мэтью фонарь, чтобы посветить своему спутнику.

Спутник его — престарелый доктор Артемис Вандерброкен — тоже держал лампу, которую Мэтью сразу не увидел, поскольку священник загораживал собой ее свет. На земле рядом с врачом стоял раскрытый саквояж, а сам Вандерброкен склонился над убитым и разглядывал его горло.

— Вот это его порезали! — услышал Мэтью его слова. — Еще чуть-чуть — и пришлось бы хоронить голову отдельно от тела.

— Кто это? — спросил Мэтью, против собственной воли наклоняясь поближе. В нос ударил медный, тошнотворный запах крови.

— Сложно сказать, — ответил преподобный Уэйд. — Артемис, вы его узнаете?

— Нет, лицо слишком отекло. Давайте заглянем в карманы сюртука.

Тут к месту преступления подоспели Садбери и остальные, а с ними еще несколько человек. Вперед пробрался какой-то пьяница с изрытым оспинами и багровым от эля лицом. Алкогольные испарения висели вокруг него зловонным туманом.

— Да энто ж мой брат! — внезапно завопил он. — Исусе, брат мой, Дейви Мантанк!

— Это Дейви Мантанк! — проорал господин с луженой глоткой, вставши позади Мэтью (у последнего при этом едва не отвалились уши). — Дейви Мантанка убили!

Тут еще чья-то багровая физиономия пробилась сквозь толпу — причем где-то на уровне коленей.

— Это кто ж меня убил, мать вашу?..

— Попрошу не сквернословить! — осадил его Уэйд. — Так, все расступитесь. Мэтью, вы ведь порядочный человек?

— Да, сэр.

— Тогда подержите. — Священник протянул ему темно-синий бархатный кошелек, обмотанный кожаным шнуром и туго набитый монетами, а после — золотые карманные часы. — На них кровь, осторожнее. — Тут он впервые обратил внимание на окровавленную рубашку Мэтью. — Что с вами случилось?

— Да я…

— Вот! Уильям, глянь-ка! — Вандерброкен поднял фонарь и показал священнику что-то, чего Мэтью не видел. — Узор, — отметил врач. — Убийца вооружен не только острым клинком, но и извращенным остроумием.