Король-ворон

Ронан сплюнул в траву – праздно и без всяких угроз. Затем он отвернулся, расплескивая презрение, сочившееся из машины, и молча поднял стекло.

В салоне было тихо. Так тихо, что при первом же дуновении ветра они услышали шуршание сухих листьев, зацепившихся за колеса.

Адам коснулся запястья – там, где обычно носил часы, и сказал:

– Я хочу поговорить с Сироткой.

Ронан наконец-то посмотрел на него. Адам ожидал увидеть в его глазах горючее и гравий, но вместо этого на лице у него застыло выражение, которое Адам не мог припомнить, задумчивое и оценивающее; этакая более целеустремленная и утонченная версия Ронана. Ронан повзрослевший. Это вызвало у Адама такое странное ощущение… Он не мог понять, какое. У него было недостаточно информации, чтобы понять, что он чувствует.

Машина сдала назад. Из-под колес взметнулись грязь и угроза.

– Хорошо, – ответил Ронан.

Глава 20

Вечеринка в тогах оказалась отнюдь не кошмарной.

Наоборот, все обернулось просто чудесно.

И было так: парни из Ванкувера, одетые в простыни и вальяжно развалившиеся на покрытой такими же простынями мебели в гостиной, и вокруг все черно-белое – черные волосы, белые зубы, черные тени, белая кожа, черный пол, белый хлопок. Гэнси знал всех присутствующих: Генри, Ченг-второй, Райанг, Ли-в-квадрате, Кох, Рузерфорд, Больной Стив. Но здесь они были совсем другими. В школе – управляемые, тихие, невидимые, идеальные ученики академии Эгленби из числа 11-процентов-наших-учеников-других-национальностей-для-получения-более-подробной-информации-о-наших-программах-обмена-учениками-перейдите-по-ссылке. Здесь они сутулились. В школе они всегда держали осанку. Здесь – они злились. Они не могли позволить себе злиться в школе. Здесь – они громко разговаривали. В школе они не разрешали себе повышать голос.

И было так: Генри водил Гэнси и Блу на экскурсию по дому, а остальные шли следом за компанию. Одной из особенностей академии Эгленби, всегда привлекавшей Гэнси, было ощущение одинаковости, непрерывности, традиционности и постоянства. Там время прекращало свой бег… а если и нет, то это не имело значения. Там всегда были ученики, и всегда будут; они составляли часть чего-то более грандиозного. Но в Литчфилд-хаусе все было наоборот. Было невозможно не заметить, что каждый из этих ребят происходил из других мест, так непохожих на Эгленби, и вскоре отправится в новую жизнь, тоже совершенно непохожую на Эгленби. По дому были разбросаны книги и журналы, не предназначавшиеся для школы; на экранах открытых ноутбуков – игры и новостные сайты. На дверях висели вешалки с костюмами, которые надевались достаточно часто, чтобы постоянно быть под рукой. Мотоциклетные шлемы валялись среди старых посадочных талонов и стопок сельскохозяйственных журналов. У мальчишек из Литчфилд-хауса уже была своя жизнь. У них было прошлое, постоянно напоминавшее о себе. Гэнси почувствовал себя довольно странно, будто заглянул в кривое зеркало в комнате смеха. Все черты искажены, но цвета те же.

И было так: Блу, балансируя на грани обиды, говорила: «Я никак не пойму, почему ты постоянно говоришь такие ужасные вещи о корейцах. О себе». И Генри отвечал: «Потому и говорю, чтобы никто другой не успел это сказать. Это единственное, что я могу сделать, чтобы хоть иногда переставать злиться». И внезапно Блу подружилась с ванкуверской тусовкой. Казалось невероятным, что они приняли ее вот так просто, и что она так быстро сбросила свою колючую защитную оболочку, но это произошло. Гэнси был свидетелем момента, когда это случилось. В теории она кардинально отличалась от них. На практике – она была точно такой же, как они. Парни из Ванкувера были непохожи на весь прочий мир, и именно этого они добивались. Голодные взгляды, голодные улыбки, изголодавшееся будущее.

И было так: Кох продемонстрировал, как превратить простыню в тогу, и отправил Блу и Гэнси в захламленную спальню переодеваться. Гэнси вежливо отвернулся, пока девушка раздевалась, а затем настал черед Блу отворачиваться – если она, конечно, это сделала. Плечо Блу, и ее ключица, и ноги, и шея, и ее смех-ее-смех-ее-смех. Он не мог отвести от нее взгляд, и здесь это тоже не имело значения, поскольку всем было наплевать, что они вместе. Здесь он мог потихоньку играть ее пальцами, когда они стояли рядом, она могла прижаться щекой к его обнаженному плечу, он мог игриво обвить ногой ее ногу, а она внезапно обнимала его за пояс. Здесь он никак не мог насытиться ее смехом.