Король в жёлтом

– Напротив вас.

– А! Так это ваша студия в саду, где растут миндальные деревья и поют черные дрозды?

– Точно, – сказал Клиффорд. – Мы снимаем ее с другом, Эллиотом.

Гастингс припомнил описание двух американских художников, которое слышал от мисс Сюзи Бинг, но тогда не придал значения ее словам.

– Дайте мне знать, когда надумаете прийти, чтобы все успели… чтобы там… – он запнулся.

– Конечно, мне бы не хотелось столкнуться у вас с вашими друзьями, – сказал Гастингс улыбаясь. – Я человек довольно прямолинейный, можно сказать, пуританин. Эта встреча была бы мне в тягость – я не буду знать, как себя вести.

– О, я понимаю, – сказал Клиффорд, но тут же добавил с большой сердечностью: – я уверен, что мы подружимся, хотя вы и не одобряете мою компанию. Но Северн[66] и Селби[67] вам обязательно понравятся, потому что они похожи на вас. – Через мгновение он продолжил: – Я хотел бы сказать… Видите ли, когда я познакомил вас на прошлой неделе с Валентиной в Люксембургском саду…

– Больше ни слова! – шутливо воскликнул Гастингс. – Давайте не будем о ней говорить!

– Но почему?

– Ни единого слова! – весело повторил он. – Я настаиваю! Обещайте мне, что не будете говорить о ней, пока я не разрешу.

– Обещаю, – изумленно сказал Клиффорд.

– Она очаровательная девушка, мы мило поболтали после вашего ухода, и я благодарен за то, что вы меня представили ей, но больше ни слова, пока я не разрешу!

– О, – пробормотал Клиффорд.

– Помните, что вы мне обещали, – улыбнулся Гастингс, поворачивая к своей калитке.

Клиффорд пересек улицу и, подойдя к увитой плющом дорожке, вошел в свой сад. Он нащупал ключ от студии и пробормотал:

– Любопытно, любопытно. Но, конечно, этого не может быть!

Он вошел в прихожую и, вставив ключ в замочную скважину, остановился, глядя на две таблички, прикрепленные к двери: «Фоксхолл Клиффорд», «Ричард Осборн Эллиот».

– Почему, черт возьми, он не хотел о ней говорить?

Он открыл дверь, и на него немедленно набросились с ласками два тигровых бульдога. Отбиваясь от них, он прошел по комнате и уселся на диван.

Эллиот сидел у окна, курил и рисовал углем.

– Привет, – сказал он, не оглядываясь.

Клиффорд рассеянно посмотрел ему в затылок и пробормотал про себя: «Боюсь… этот человек чересчур невинен».

– Послушай, Эллиот, – обратился он к другу, – ты ведь знаешь Гастингса, нам про него рассказывал Тобби Байрам в тот день, когда ты прятал Колетту в шкафу…

– Да, а в чем дело?

– Да так, ничего. Просто он совсем зеленый.

– Ну и что? – спросил Эллиот без особого интереса.

– Ему придется нелегко, когда его иллюзии рассеятся.

– Тогда позор тому, кто их рассеет.

– Если он нагрянет к нам в гости без предупреждения… – Клиффорд закурил сигару с видом добродетельного проповедника. – То есть я попросил его сначала предупредить нас, не то нарвется на твою оргию…

– Хм! – усмехнулся Эллиот, – ты так ему и сказал?

– Нет, но я не хочу, чтобы он попал в неловкое положение. Он невинный человек, и мне жаль, что мы больше никогда не будем такими, как он.

– Я тоже невинный человек, – самодовольно заметил Эллиот, – впрочем, меня очень портит жизнь с тобой в одном доме…

– Перестань! – воскликнул Клиффорд. – Я и так перегнул палку. Знаешь, что я натворил? Встретившись с ним в Люксембургском саду, познакомил его с Валентиной!

– Но ведь он не возражал?

– Поверь мне, целомудренный Гастингс не имеет ни малейшего представления, что Валентина – это Валентина и что он сам – уникальный пример добропорядочного джентльмена в квартале, где мораль можно найти еще реже, чем слона. Я наслушался сплетен этого мерзавца Лоффата и негодяя Боулза, и знаю, о чем говорю! Гастингс – это уникум. Здоровый, чистый молодой человек, выросший на маленьком ранчо и убежденный, что салун – это прямая дорога в ад, а что касается женщин…

– Что касается женщин? – переспросил Эллиот.

– Он пока не слышал ни об одной женщине, которая была бы опаснее библейской Иезавели[68].

– Пока не слышал…

– Клянусь тебе, он уникум. С его точки зрения весь мир так же чист и добр, как его собственное сердце.

Эллиот подточил уголь и отвернулся к своему наброску:

– Что ж, от Ричарда Осборна Эллиота ничего предосудительного он не услышит.

– Он будет благотворно на меня влиять, – продолжал Клиффорд.

Затем он развернул лежащую перед ним на столе надушенную записку на розовой бумаге. Прочтя ее с улыбкой на лице, довольно просвистел пару строк из оперетты «Мисс Хельетт»[69] и взялся писать ответ на своей лучшей кремовой бумаге. Когда письмо было написано и скреплено печатью, он взял в руки трость и, насвистывая, прошелся по студии взад-вперед.

– Ты уходишь? – спросил его приятель, не оборачиваясь.

– Да, – ответил Клиффорд, но на мгновение задержался над плечом Эллиота, наблюдая, как тотаккуратно, хлебным мякишем, счищает с наброска лишнее.

– Завтра воскресенье, – заметил он, после минутного молчания.

– И что? – осведомился Эллиот.

– Ты не видел Колетту?

– Сегодня увижу. Она, Роуден и Жаклин приедут в «Булан». Вы с Сесиль будете там?

– Вот уж нет, – ответил Клиффорд. – Сесиль сегодня ужинает дома, а я… я отправлюсь в «Миньон».