Король в желтом

Холод усилился, пронизывающий холод. Он остекленил вчерашнюю слякоть. С улицы отчетливо слышались звуки, резкие, металлические – звуки выстрелов, стук ставень, изредка – человеческих голосов. Воздух отяжелел от темного холода. Было больно дышать, и каждое движение давалось с трудом.

Пустынное небо устало раскинулось над городом печальными облаками. Эта печаль пропитала холодный город, разрезанный пополам замерзшей рекой, великолепный город с башнями и куполами, набережными, мостами и тысячами шпилей. Она разливалась по площадям, захватывала проспекты и дворцы, кралась по мостам и ползла по узким улочкам Латинского квартала под этим серым декабрьским небом. Тоска, глубокая тоска. Сеял мелкий ледяной дождь, посыпая тротуар крошечной кристаллической пылью. Она барабанила по стеклам и скапливалась вдоль подоконника. Свет в окне почти погас, и девушка снова низко склонилась над своей работой. Наконец она вновь подняла голову и откинула волосы со лба.

– Джек…

– Да, милая?

– Не забудь вычистить палитру.

– Хорошо, – сказал он и, взяв палитру, уселся на пол перед печкой. Его голова и плечи оставались в тени, но пламя освещало колени и отсвечивало красным на лезвии мастихина. В свете пламени рядом виднелась цветная шкатулка, на крышке было вырезано:

Дж. Трент

Школа изящных искусств[40]

1870

Надпись была украшена американским и французским флагом.

Мокрый снег бил в стекла, покрывая их звездами и бриллиантами. Он быстро таял от тепла внутри комнаты, стекал вниз и застывал папоротниковыми узорами. Заскулила собака, и послышался стук маленьких лапок по оцинкованной печи.

– Джек, наверное, Геркулес проголодался.

Топот лап за печкой усилился.

– Он скулит, – нервно продолжала она, – и если не от голода, то потому что…

Голос ее дрогнул. Воздух наполнился гулом, окна завибрировали.

– О Джек, – воскликнула она. – Еще один… – но ее голос потонул в звуке снаряда, разрывающего облака над головой[41].

– Близко, – пробормотала она.

– Да нет, – бодро ответил он. – Упал где-то на Монмартре… – И, так как она промолчала, добавил с преувеличенным безразличием: – Они не станут стрелять по Латинскому кварталу. И во всяком случае, у них нет такой батареи, которая могла бы его разрушить.

– Джек, дорогой, когда ты покажешь мне статуи мсье Уэста?

– Держу пари, – сказал он, бросив палитру и подходя к окну, – что сегодня здесь была Колетт.

– Почему? – спросила она, широко раскрыв глаза. – Вот почему ты так? Ну правда, мужчины слишком утомительны своим вечным всезнайством. Предупреждаю тебя, если мсье Уэст вздумал, будто Колетт…

С севера со свистом и оконной дрожью пронесся еще один снаряд. Он пролетел над домами с протяжным визгом, и стекла зазвенели.

– А вот это было близко, – выпалил он.

Они помолчали некоторое время, потом он заговорил весело:

– Ну, продолжай, Сильвия, что ты там нападала на бедного Уэста…

Но она только вздохнула:

– Ах, милый, я не могу делать вид, что привыкла к свисту снарядов.

Он уселся на подлокотник кресла рядом с ней.

Ее ножницы со звоном упали на пол, следом полетело шитье, и, обхватив его обеими руками за шею, она забралась к нему на колени.

– Не уходи сегодня, Джек.

Он поцеловал ее в приподнятое лицо:

– Ты же знаешь, я должен.

– Когда я слышу снаряды и знаю, что ты в городе…

– Они падают на Монмартре…

– А могут упасть в Школе изящных искусств, ты сам сказал, что два снаряда упали на набережную Орсе.

– Это случайность.

– Джек, сжалься, возьми меня с собой.

– А кто приготовит обед?

Она встала и бросилась на кровать.

– Я не смогу к этому привыкнуть. Знаю, что тебе нужно уходить, но прошу тебя, не опаздывай к обеду. Если бы ты знал, как я страдаю. Я ничего не могу с собой поделать, не сердись, милый!

– Там безопасно, как у нас дома.

Она следила, как он наполнял спиртовку, а когда зажег ее и взялся за шляпу, чтобы уйти, она вскочила и молча к нему прижалась.

– Помни, Сильвия, что мое мужество подпитывается твоим. Ну же, я должен идти. – Она не отрывалась, и он повторил: – Я должен идти.

Она отступила, как будто собираясь заговорить, он ждал, но она только смотрела на него, и тогда он поцеловал ее чуть небрежно со словами: «Не волнуйся, милая».

Спустившись с последнего пролета лестницы, он увидел хромую консьержку, которая спешила к нему навстречу, размахивая письмом, и кричала:

– Мсье Джек, вам просил передать мсье Феллоуби.

Он взял записку и, прислонившись к дверному косяку, прочел:

«Дорогой Джек!

Я уверен, что у Брейта не осталось ни полушки. Думаю, у Феллоуби тоже. Брейт это отрицает, а Феллоуби наоборот. Так что делай выводы сам. Я устраиваю пир. Жду и тебя.

С уважением,

Уэст.