Король в желтом

Ворота внизу открылись и закрылись. Трясясь всем телом, я подкрался к своей двери и заперся на все замки, но мог ли хоть один из них удержать существо, явившееся за Желтым знаком? Я слышал, как он очень тихо движется по коридору. Вот он оказался у дверей, и замки осыпались и сгнили от его прикосновения. Вот он вошел. Изо всех сил я вглядывался в темноту, но так и не заметил, как он вошел в комнату. Только тогда я почувствовал, как он окутывает меня холодной, рыхлой хваткой, закричал и забился в смертельной ярости, но руки не слушались. Он сорвал застежку из оникса с моей одежды и ударил меня по лицу. В падении я услышал тихий вскрик Тэсси, дух ее излетел. Я падал и тянулся к ней, потому что видел, как открывается из тьмы изодранное рубище Короля в желтом. И да поможет нам бог.

Я мог бы еще многое сказать, но вряд ли это как-то поможет миру. Что касается меня, надежда моя умерла. Я лежу здесь и пишу, не заботясь о том, удастся ли закончить это до того, как умру. Я вижу, как доктор собирает порошки и флаконы, подавая стоящему рядом с ним доброму священнику неопределенный жест.

Этим двоим любопытно узнать о трагедии – они из внешнего мира, где все еще пишут книги и печатают миллионы газет, но я не стану ничего объяснять. А мой духовник запечатает эти последние слова тайной исповеди, когда завершит надо мной все обряды. Пусть те, кто принадлежит внешнему миру, отправляют своих посланцев в разрушенные дома и на пепелища, пусть их газеты обливаются кровью и слезами, но их любопытству не проникнуть в исповедальню. Эти двое знают, что Тэсси мертва и что я умираю. Им известно, что слуги в доме были разбужены адским криком, а когда ворвались в мою комнату, то нашли одного живого и двух мертвецов. Они еще не знают, что мне предстоит им рассказать. Им неизвестно, что сказал доктор, указывая отвратительную, разложившуюся лужу на полу – мерзкий труп церковного сторожа. Он сказал:

– У меня нет теории, нет объяснения. Этот человек, должно быть, мертв уже в течение нескольких месяцев.

Я знаю, что скоро умру. Я хотел бы, чтобы священник…

Исская дева [26]

Mais je croy que je Suis descendu on puiz Ténébreux onquel disoit Heraclytus estre Vereté cachée[27].

Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: путь орла в небе, пути змеи на скале, путь корабля в море и путь мужчины к деве.

Притч. 30:18–19

I

Все это запустение начало давить на меня. Я сел, чтобы поразмыслить, вспомнить какой-нибудь ориентир, который поможет мне найти выход из нынешнего положения. Если бы я только мог отыскать океан, все сразу стало бы ясно, потому что со скал можно увидеть остров Груа. Отложив ружье и скрючившись за камнем, я поджег трубку и посмотрел на часы. Около четырех часов дня. Я брожу вокруг Керселеца с самого рассвета. Накануне, стоя на скале вместе с Гульвеном и глядя на мрачные болота, по которым сейчас блуждаю, я считал эти пространства лугами, что простираются до самого горизонта. И хотя я понимал, насколько обманчивы расстояния, все же не мог представить, что те непримечательные травянистые впадины, которые я видел, на самом деле необъятные равнины, покрытые дроком и вереском, а то, что казалось мне разбросанными валунами, на самом деле огромные гранитные скалы.

– Это нехорошее место для приезжего, – сказал старый Гульвен, – лучше возьмите проводника.

Но я беспечно ответил:

– Не потеряюсь.

Теперь было ясно, что я заблудился. Я сидел и курил, щурясь от морского ветра, дующего прямо в лицо. Со всех сторон тянулись вересковые пустоши, покрытые цветущим дроком и гранитными утесами. Ни дерева, ни тем более людского жилища не было видно вокруг.

Наконец я поднял ружье, повернулся спиной к солнцу и вновь тронулся в путь. Не было смысла идти по ручьям, которые время от времени пересекали мой путь, потому что они впадали не в океан, а бежали куда-то вглубь материка и питали глухие трясины. Я несколько раз пробовал идти по руслам, но ручьи выводили меня к болотам или к тихим прудам, из которых выпархивали перепуганные бекасы. Я начал уставать. Ружье давило мне на плечо, несмотря на двойную прокладку. Солнце садилось все ниже и ниже, сияя на фоне золотистого дрока и вереска.

Я уходил от него вслед за собственной тенью, которая будто удлинялась с каждым шагом. Ужас скользил по ногам, похрустывал под подошвами, осыпался вокруг желтыми цветами. Впереди дыбился кустарник, заслоняя путь. Между вереском начал попадаться папоротник, однажды из болотной осоки послышалось сонное кряканье дикой утки. Мне встретилась лиса, а когда я наклонился к ручью, чтобы напиться, в соседних камышах тяжело захлопала крыльями цапля. Казалось, я добрался до края равнины.