Король-Уголь

Эдуард Уорнер был на восемь лет старше Хала. Он являл собой законченный образец молодого американского дельца. Стройный, атлетического сложения, с правильными, энергичными чертами лица, он всеми своими манерами и голосом был воплощением спокойной решимости и направленной воли. Как правило, он бывал одет с иголочки, но сейчас в его одежде и в поведении сквозило что-то необычное.

Беспокойство Хала росло, пока он шел сюда, — сейчас оно достигло высшей точки.

— Что с папой? — громко спросил он.

— Ничего, — отвечал брат, — во всяком случае, пока что он здоров.

— В чем же дело?

— Питер Харриган возвращается из Нью-Йорка. Его ждут в Уэстерн-Сити завтра. Пойми, с отцом обязательно что-нибудь случится, если ты немедленно не бросишь всей этой затеи!

Хал почувствовал внезапную реакцию после недавнего страха:

— И это все?

Брат пристально рассматривал шахтера в грязном синем комбинезоне. На лице юноши были черные потеки, волнистые волосы торчали в разные стороны.

— Ты же телеграфировал, Хал, что собираешься уезжать отсюда!

— Да, собирался. Но случилось такое, что я не предвидел. Началась забастовка.

— Ну и что, какое это имеет к тебе отношение? — удивился брат и с отчаянием в голосе договорил: — Ради бога, Хал, какие еще номера ты собираешься здесь отколоть?

Хал стоял, вглядываясь в лицо брата. Несмотря на всю напряженность момента, он не мог не рассмеяться:

— Я знаю, Эдуард, как тебе это все странно. Но это долгая история. Я даже не соображу, с чего начать…

— Ну, конечно, — сухо заметил Эдуард.

Хал снова рассмеялся.

— Слава богу, ты хоть это понимаешь! Признаться, я надеялся только на одно: что мы сможем обо всем спокойно поговорить, когда страсти улягутся. Когда я расскажу тебе об условиях труда в этом месте, то…

Но Эдуард резко перебил Хала:

— Поверь, Хал, эти споры совершенно излишни! Какое мне дело до условий труда на шахтах Питера Харригана?

Улыбка сразу сошла с лица Хала.

— Значит, ты предпочел бы, чтобы я исследовал условия труда на шахтах Уорнера? — Хал старался скрыть раздражение, но, очевидно, мир между братьями был невозможен. — Мы уже с тобой не раз об этом спорили, Эдуард! У тебя всегда было преимущество: ты мог сказать мне, что я еще ребенок, что с моей стороны — нахальство оспаривать твои доводы. Но теперь я уже не дитя, и ты должен относиться ко мне по-иному.

Тон Хала подействовал, пожалуй, даже больше, чем его слова. Эдуард подумал, прежде чем ему ответить.

— Как же «по-иному», объясни.

— Сейчас я страшно занят забастовкой, и у меня нет времени на объяснения.

— В своем безумии ты совсем забыл об отце!

— Нет, я помню и об отце и о тебе, Эдуард, но момент сейчас неподходящий.

— Ну, положим, более подходящего момента и не подберешь!

— Ладно, — сказал Хал, чертыхнувшись в душе. — Садись. Я попробую объяснить тебе, что привело меня сюда и бросило помимо воли в гущу этих событий. — И он начал рассказывать о тех условиях, которые нашел в этой твердыне «ВТК». Как всегда, касаясь этой темы. Хал увлекся описанием человеческих судеб; в голосе появились страстные ноты, его подхватило и понесло, как в тот день, когда он пытался переспорить представителей власти города Педро. Но этот поток красноречия так же круто оборвался, как и тогда: он обнаружил, что брат настолько раздражен, что никакой логикой его не проймешь.

Все та же извечная история! Так было всю жизнь, сколько Хал себя помнил. Загадка природы — как могли появиться в одной семье два таких диаметрально противоположных характера? Эдуард был человек положительный и практический. Он знал, что ему нужно от жизни и как того добиться. Он не занимался самоанализом, его не мучили никакие сомнения и никакие сверхэмоции. Он не понимал людей, которые допускают подобные излишества в своей психической деятельности и позволяют чувствам брать верх.

Вначале Эдуард пользовался большим авторитетом у младшего брата. Этот сильный и властный человек был к тему же красив, как греческий бог. Что бы он ни делал: несся ли по ледяной дорожке катка уверенными, сильными движениями, рассекал ли воду поблескивающим плечом, или убивал куропатку точным молниеносным выстрелом — в глазах Хала Эдуард олицетворял собой успех. Идеи других людей казались ему «чушью», он умел так презрительно говорить о «неженках-молокососах», что у младшего брата щемило сердце и он поскорее хватался за книги Шелли и Рескина[19], чтобы вернуть себе мужество.