Король Терний

Иногда мне хотелось вырвать всю память с корнем и растоптать ее ногами. Если бы можно было острым ножом вырезать мою слабость тех дней, я бы ее вырезал, оставив только твердь усвоенных уроков жизни.

Лес мы прошли без проблем и наконец увидели Высокий Замок, стоявший на голом пространстве распаханной под посевы земли — очень выгодно: земля и кормит, и обеспечивает хороший обзор, врагов видно издалека.

Я привалился плечом к массивному буку — последнему гиганту на границе между лесом и полями, что зеленели ростками не то моркови, не то капусты. Поля тянулись в обе стороны на сколько хватало глаз. Наблюдало за нами одно-единственное огородное пугало.

— Дальше пойду один, — сообщил я и начал снимать нагрудник.

— Куда пойдешь? — спросил Макин. — Тебе туда нельзя, Йорг. Из нас никому туда нельзя. Да и зачем? С какой целью ты туда пойдешь?

— У человека есть право время от времени навещать своих ближайших родственников, брат Макин, — ответил я.

Я снял наручи доспеха, нагрудник и, наконец, латный воротник. Мне нравилось носить железный воротник, пару раз он сохранил мою голову на плечах. Но там, куда я направлялся, доспехи не могут защитить. Я отстегнул ножны.

— Кент, оставляю тебе на хранение. — Кент округлил глаза, будто не знал, что вожак привязывает к себе своих людей доверием.

— Такой меч… сэр Макин…

— Я отдаю его тебе, — перебил я Кента.

— Йорг, не стоит расставаться с мечом, — сказал Мейкэл, глядя на меня недоуменными глазами.

Стоявший у него за спиной Сим молча наблюдал за мной, разворачивая гусли. Он, по крайней мере, уже начал готовиться к ожиданию и знал, чем занять себя. Невидимым движением фокусника я продемонстрировал кинжал, этому трюку научил меня Грумлоу.

— В этом деле он меня защитит, брат Мейкэл. Дайте мне два дня, — сказал я. — Если я к концу второго дня не вернусь, пошлите Райка разнести замок в пух и прах.

Кивнув головой, я оставил братьев наблюдать, как растет морковка. А может быть, капуста.

По кромке леса я направился к Римской дороге. Говорят, если идти по этой дороге, никуда не сворачивая, она приведет прямо к Папскому дворцу. Но меня это направление мало интересовало.

Поодаль от Римской дороги, практически поглощенное лесом, находилось кладбище, о существовании которого уже мало кто помнил. Ребенком я частенько бродил по этому кладбищу среди обветшалых надгробий и усыпальниц, заросших мхом и густо опутанных плющом, треснувших под натиском мощных корней деревьев. Затерянный город мертвых. В старых пыльных книгах он значился как Пер-Шез. Надписи на надгробиях ничего не значили для меня: «Возлюбленной, 1845»; «Безвременно ушедшему, 1710»; «Мое сердце навсегда осталось с тобой, 1908». Надписи едва читались. Все это было так давно, что даже даты теряли всякий смысл.

Вырезанные из камня буквы были приклеены прозрачной смолой, словно стеклом. Мне потребовалось несколько лет, чтобы заметить их. Непогода давно сделала свое пагубное дело, и даже молоток в руки брать не нужно было, чтобы их разбить. Зодчие в течение веков оберегали эти старые надгробия как нечто драгоценное.

Не углубляясь в лес, я шел мимо упавших надгробных камней, ближе к дороге местами их и вовсе не было. К западу от кладбища стоял крестьянский дом, полностью выстроенный из надгробных камней, хранивших полустертые надписи. Дом, построенный из историй жизней, канувших в Лету, чтобы стать кровом для безграмотных крестьян, не способных их прочитать.

Я нашел ее у края дороги — в волосах осыпавшиеся с дерева розовые лепестки. Течение лет смыло черты ее лица. Но красота осталась: четко очерченные скулы, нежная грация юного тела с едва обозначившейся девичьей грудью, тронутой крапинками лишайника. Не нужно было выбивать на надгробии длинных стихов, повествующих о ее короткой жизни. Здесь я похоронил своего ребенка. Ясно без слов. Она умерла зимой, дочь богатого человека, который отдал бы все свое богатство и даже больше, чтобы купить для нее все ее непрожитые весны.

Впервые я увидел ее осенью — девочку из камня, бегущую за каменной собакой. Было это много лет назад, листвы в тот год нападало столько, что засыпало собаку. Пока я стоял и рассматривал ее, люди спешили по дороге, гонимые пронизывающим ветром. Некоторые на мгновение останавливались, гадая, куда она бежит, и шли дальше, сгорбившись под дождем. Они уходили. А я стоял и смотрел на нее. Возможно, уходившие задумывались, за чем они бегут. Она — за собакой. Маленьким терьером, вытесанным из камня, потерявшимся той осенью в мокрой желтой листве. Бег длиною в столетие, видевший смерть всех, кто ее любил, всех, кто знал имя терьера. Бег, помнящий, как остыли руки, которые прикасались к этой девочке, и как угасли жизни, которые существовали в мире вместе с ней.