Король Терний

Тропа становилась все уже, и телега начала застревать в кустах и цепляться колесами за валежник. Чертыхания Райка сделались более частыми и злобными и следовали за хлесткими ударами веток по лицу.

— Слишком высоко сидишь, Малыш Райки, — сказал я.

Подъехал Макин, за ним — Кент и Роу, оба похохатывали после брошенной Макином шутки.

— Ну что, придется скоро пешком топать? — Он пригнул голову, проезжая под низкой зеленой веткой.

Я остановился у ручья, через который был перекинут небольшой мост из плит на каменной основе. Мост, вероятно, успел состариться еще до рождества Христова. Я его помнил. Это был, пожалуй, самый дальний предел, куда я забирался в своих одиноких путешествиях до того, как покинул Высокий Замок навсегда.

— Лошадей оставим здесь, — сказал я. — Грумлоу, присмотри за ними, ты сегодня оказался самым зорким из братьев.

Зоркость была не единственным достоинством Грумлоу. Возможно, усы и придавали его лицу глуповатый вид, но кинжалами он владел как весьма разумный человек, у него в запасе всегда было достаточное количество.

Я подумал оставить у моста Гога и Горгота, особенно Горгота. Его не заметить было весьма трудно. Он впервые появился в Логове, когда я уже пару дней просидел на троне, и произвел настоящий переполох. Павел панику своим устрашающим видом, хотя был изранен, пока удерживал ворота замка. В один из базарных дней я приказал Коддину привести его в замок через западный двор. Разгорелся такой сыр-бор, будто двор забросали осиными гнездами. Одна бабенка закричала, схватилась за грудь и грохнулась наземь. Меня это насмешило. Но когда мне сказали, что она так больше и не встала… это все равно казалось мне забавным на тот момент. А сейчас я не видел в этом ничего смешного, вероятно, старею. Но, если не кривить душой перед истиной, упала она действительно смешно.

В итоге я взял с собой и Гога, и Горгота. Горгот незаменим в самых патовых ситуациях, а Гог способен в мгновение ока разжечь большой костер почище любого проворного поваренка.

Идти по лесу незамеченным не так уж сложно, если знаешь дорогу и не шарахаешься от каждого засохшего дерева, как от внезапно возникшего человека. Это особая порода одиночек, они не разносят слухи, и Райку не нужно их убивать.

Мы без особого груда углублялись в лес Анкрата, двигаясь по оленьей тропе. Даже крепкие королевства имеют свои бреши в наглухо закрытых границах.

— Подозрительно легко у нас получается разгуливать по территории Анкрата, — сказал Макин. — В мою бытность Коддину и его парням было бы несдобровать, если бы чужаки вот так вольготно разгуливали по лесам. — Макин покачал головой, хотя его ворчание по поводу слишком безопасной прогулки по чужой территории мне показалось нелепым.

— Армия твоего отца потеряла силу? — спросил Горгот, тяжелая поступь которого приминала молодую траву.

Я пожал плечами.

— Половина его армии томится на дне болота. Время от времени эти мертвецы стремятся выбраться из трясины. И не они одни. У меня при дворе был торговец, который рассказал о Затонувшем острове, опустившемся в царство Короля Мертвых. Со всеми его жителями. Стал прибежищем для мертвецов, болотных упырей, некромантов и всякой прочей нежити.

Макин перекрестился и прибавил шагу.

Мы продвигались без препятствий, лес был для нас хорошим укрытием и сносно кормил. Юный Сим ловко ловил кроликов, я камнями сбивал с веток зазевавшихся белок и вяхирей. Весной живность — легкая добыча, дичь слишком зачарована пробуждением жизни, теплом и ароматами земли и теряет бдительность, не замечает притаившегося в тени охотника.

Анкрат завораживает благодатью, и особенно в лесу, где день течет, как мед, и солнечный свет струится золотыми потоками сквозь густую листву.

Мы двигались цепью под треск дроздов и чириканье воробьев, пьянея от ароматов боярышника и дикого лука. И я забылся, я вернулся в детство. В памяти всплыла та ночь, когда Уильям лежал больной, мама плакала, а придворные рыцари не поворачивали в мою сторону суровых лиц. Я вспомнил, как шептал молитвы в темной церкви, когда все святые отцы уже спали в своих постелях, какие давал обещания. Тогда я не угрожал и даже не торговался с Богом. Затем я на цыпочках вернулся в нашу комнату, забрался на кровать, на которой лежал Уильям, и обнял его. Монах успел напоить его какой-то горькой микстурой и пустить дурную кровь, сделав надрез на ноге. Мама натерла ему грудь медом и луком. Не знаю, насколько это помогло, но, по крайней мере, дышать он стал полегче. Я лежал, обняв Уильяма, и прислушивался к звукам ночи: сухое хриплое дыхание младшего брата, похрапывание нашего пса Джастиса, спавшего у дверей, позвякивание вязальных спиц служанок в зале, слишком пронзительные крики летучих мышей в безлунной темноте за окнами Высокого Замка.

— О чем задумался, брат Йорг?

Я тряхнул головой, возвращая себя в реальность.

— Мои мысли и ломаного гроша не стоят. — Я был и остался глупым ребенком.