Король и Злой Горбун

Гена Огольцов – из молодых, да ранних – был генеральным продюсером телеканала. То есть тем самым человеком, который окончательно решал, какие программы для телеканала купить, а какие отфутболить. Еще он заведовал распределением эфирного времени – мог поставить твою программу на хорошее время, а мог и на какие-нибудь четырнадцать часов тридцать минут, когда телевизор по всей стране смотрят три с половиной пенсионерки.

До Огольцова мне сейчас не было никакого дела. У меня Гончаров пропал. Прямо по ходу съемок.

За полтора часа мы со Светланой обзвонили все те печальные места, по которым обычно в первую очередь и пытаются разыскать пропавших. Гончарова нигде не было – ни в моргах, ни в больницах. Его не задерживала милиция, и он не попадал в вытрезвитель. Человек вышел из ресторана и исчез. Испарился. Растворился в воздухе.

4

Ближе к вечеру в офис заявился Демин. Он был печально-хмур и неразговорчив. На мой вопрос, как там бедная Нина Тихоновна, он ответил коротким «нормально».

Мы были совершенно выбиты из колеи и не могли думать о работе, но о ней нам напомнили и помимо нашего желания. В половине шестого позвонил Гена Огольцов.

– Привет, талантище! – провозгласил он. – Как идет творческий процесс? Фонтан идей не пересох?

Он был весел и игрив, как обычно. Наверное, еще не знал о наших неприятностях.

– С идеями все в порядке, – без особого энтузиазма ответил я.

Мой тон его насторожил.

– Я оторвал тебя от дел? Лишил возможности творить?

– Нет, что ты…

– Точно, помешал! – определил проницательный Огольцов. – Но тут такое дело, звезда ты наша. Мне бы с тобой покалякать, творческие планы твои разузнать.

– Когда?

– А прямо сейчас. Я тебя, если честно, третий день разыскиваю.

– У меня была съемка.

– Я так и понял. Так когда?

– Сейчас? – вопросительно произнес я.

– Почему бы и нет?

– Через пять минут буду у тебя.

Я положил трубку. Демин с безучастным видом рассматривал пейзаж за окном, известный ему, наверное, до мельчайших подробностей.

– Огольцов? – спросил он не оборачиваясь.

– Да.

– Ты разговаривал с ним о новых программах?

– Пока только в общем. Сказал ему, что мы хотели бы это делать.

– А он?

– Обещал подумать.

– Наверное, уже подумал, раз зовет к себе.

Огольцов был в кабинете один. За две последние недели кабинет изменился – в очередной раз. Нет, мебель осталась прежняя и цвет стен тоже, но зато теперь эти самые стены были сплошь увешаны какими-то футуристическими картинами. На картинах пестрели красные шары и зеленые пятна, похожие на сильно размазанные по небосводу облака. Это могло обозначать что угодно – и дивные пейзажи неведомых планет, и самый заурядный бильярдный стол, увиденный художником в минуты жесточайшего похмелья. Я всегда предполагал, что подобная абстракция вполне во вкусе Гены Огольцова. Он был настоящий денди, продвинутый товарищ, как говорили о таких, эстет и сибарит, а такой человек, как вы понимаете, ни за какие коврижки не станет умиляться при виде банальных левитановских пейзажей.

– Привет, талантище! – воскликнул Огольцов.

– Повторяешься, – попенял я ему.

– Творцу надо напоминать, что он талант, – ухмыльнулся Огольцов. – А иначе закиснет. Слушай, последняя твоя программа была ничего.

– Это про оркестр, что ли?

– Про оркестр. Но учти, мне уже звонили из Министерства обороны, расспрашивали, из какой воинской части эти трубачи.

– А ты?

– А что я? Я не знаю. Так им и сказал.

Сюжет про военный оркестр был снят просто и без затей. Демин разыскал этих ребят в одной подмосковной воинской части, привез их в Москву, мы поставили этих ребят в переходе метро, где они – в форме, при «аксельбантах, все как положено – играли военные марши, а перед ними, прямо у ног майора-дирижера, стоял распахнутый футляр от контрабаса, на дне которого была рассыпана мелочь. Если бы не эти деньги в футляре, люди, возможно, и не обращали бы на происходящее никакого внимания, мало ли кто сейчас играет в метро, но медяки существенно смещали акценты. Сидящая без зарплаты армия вышла на заработки. Пока еще не с автоматами, а с флейтами и тромбонами, но первый звонок уже прозвучал и был услышан. Мы снимали не столько играющий оркестр, сколько прохожих, их реакцию. В их взглядах не было злорадства. И даже любопытство прочитывалось лишь на лицах немногих. А вот растерянность я отмечал почти у всех. Потому что одно дело – знать о том, что зарплату не платят многим, в том числе и военным, и совсем другое – увидеть побирающихся лейтенантов собственными глазами.

– Ты все-таки любишь обобщать! – шутливо погрозил пальцем Огольцов.

– Ну что ты! – вяло запротестовал я.

– Любишь, любишь! Ты бы полегче. Есть все же священные коровы, которых трогать нельзя. Та же армия, например.

– Корову надо подкармливать. Хотя бы изредка. Иначе сдохнет.

Огольцов с шумом втянул воздух, хотел что-то сказать, но, подумав, только пожал плечами.

– Ты хотел со мной поговорить, – напомнил я.

– Да.

– О чем?

– О твоей программе. И о новых проектах тоже.

– С чего начнем?

– С новых проектов. Ты решил заняться ими всерьез?