Король и император

«Мойше это не понравилось бы, — снова подумал Соломон. — Он считает, что главная обязанность книжника — сохранять Тору и меньше всего нужно заниматься комментариями к ней. Судить с помощью Торы, а не судить о Торе».

Шеф задумчиво кивнул:

— Они не хотят уничтожать книги. Это хорошо. И они готовы размышлять о книгах. Это еще лучше. Если бы я увидел, что в Кордове сидит халиф из мутазилитов, а у римского папы не осталось армии, тогда я мог бы сказать, что Рагнарёка мы избежали и Локи пора отправляться на отдых. Но в основе всего — чтобы книги были у многих людей. Не думаю, что все книготорговцы Кордовы и все писцы Септимании смогут сделать столько экземпляров, сколько нам нужно. Соломон, как ты там говорил? Нам нужна машина, которая делает множество копий, и притом быстрее, чем способен писать человек? Увы, я не знаю, как приспособить мельничное колесо к пишущей руке, хотя оно может выполнять работу кузнеца.

— У халифа нередко скапливалось больше документов, чем он смог бы подписать своей рукой, — рискнула вмешаться Альфлед.

— И что же он делал?

— У него была такая колодка, вся из золота и с ручкой из слоновой кости. А внизу медная пластинка, и на ней проступало его имя, как волнистые линии на коже пальцев. Остальное было вытравлено кислотой; я не знаю, как это сделали. Халиф прижимал пластинку к пробке, пропитанной чернилами, а потом ставил свою подпись на документах с такой скоростью, с какой Ицхак успевал их подкладывать. Говорят, иногда Ицхак за взятку подсовывал бумаги, которые халиф даже не читал. Похоже на тавро, которым клеймят скот.

— Похоже на тавро, — задумчиво повторил Шеф. — Но ведь никто не клеймит ни бумагу, ни пергамент.

— И в результате получается лживая писанина, — сказала Свандис, скривившись от отвращения, — которую никто не читает и никто не подписывает.

— Это один из способов делать книги, — подтвердил Соломон.

Глава 29

Весть о постигшей исламский мир катастрофе распространялась на юг даже быстрее, чем ее могли бы разнести конные гонцы. По крайней мере, гонцы без сменных лошадей. Как только в город или село въезжали всадники, раньше прочих покинувшие поле боя, каждому из них помогали спешиться и провожали в прохладу, где поили шербетом и выпытывали подробности. Затем полученные от беглецов сведения отправлялись с надежными людьми к тем, кого правители провинций и городские кади считали нужным оповестить в первую очередь. Когда воины, приукрасившие свои рассказы подробностями, которые с каждым повторением казались все более достоверными, наконец садились на лошадей, нередко весть уже летела впереди них.

Услышав роковую новость, сановники бывшего халифа крепко задумывались о своей судьбе. Кто будет преемником? Известно, что у халифа множество сыновей, но ни один не назначен наследником, и нет среди них достаточно опытного и сильного, чтобы победить в назревающей гражданской войне. У халифа было много братьев — как родных, так и единокровных. Большинство из них умерли, были обезглавлены на кожаном ковре или удавлены шнурком. Многие из оставшихся не годятся, это дети мустарибок. Но полно, действительно ли они так уж неприемлемы?

Те, кто задавался последним вопросом, а в основном это были губернаторы северных провинций, начинали оценивать свои силы и силы своих союзников. Рассылались гонцы, стягивались войска, правители гадали, сколько воинов, ушедших с халифом в бесславный северный поход, вернется домой. Когда же воины постепенно вернулись, причем в удивительно большом количестве для уцелевших в битве, которая, по их рассказам, велась с небывалым ожесточением, губернаторы пересчитали свои силы еще раз. И почти все пришли к одному и тому же выводу. Ударить было бы преждевременно, но и оставлять надежду тоже не следует. Надо вести себя безупречно, тогда можно спокойно продержаться до лучших времен. Заявлять о своей верности Аллаху. Собрать вокруг себя как можно больше вооруженных людей. А поскольку воинам все равно надо платить, найдется много местных дел, которыми можно пока заняться. Старинные распри между Алькалой и Аликанте, между побережьем и горными районами, споры из-за колодцев и межей превратились в военный конфликт.

Саму же Кордову известие потрясло. Это была не тревога, ведь все понимали, что неверные не могут угрожать цивилизованным районам Андалузии и юга, — это был страх перед судом Аллаха. Каждый сразу задал себе вопрос о престолонаследии.

Через несколько дней у городских ворот уже не видно было телег с овощами и битой птицей, гуртов овец и коровьих стад — крестьяне из долины Гвадалквивира не рисковали появляться там, где вот-вот начнется резня.

Несколько братьев халифа, имевших примесь берберской крови, укрылись в своих цитаделях; по слухам, они собирали воинов и даже позвали родичей из Северной Африки. В любой момент из Алжира или Марокко мог прийти враждебный флот и подняться по реке. А пессимисты поговаривали, что могут протянуть свою лапу и египетские Тулуниды, которые вообще не арабы, а тюрки-степняки.