Король франков

Рено всё ещё плохо действовал правой рукой, тем не менее, осмотрев рану на груди, Вален разрешил ему встать и прогуляться. Обрадованный, монах тотчас заторопился к Можеру. Нормандец к этому времени тоже уже вставал — иногда даже без помощи сиделки — и вполне сносно ходил по комнате, правда, под бдительным оком сестры Моники. Таким и застал его Рено — размеренно шагающим от кровати до окна, — а рядом зорко наблюдала за ним неизменная сиделка. Обрадовавшись встрече, друзья чуть не бросились в объятия, но между ними тотчас встала Изабелла.

   — Да вы что, с ума сошли? Нет, поглядите на этих больных: один едва стоит на ногах, а другому вспороли грудь — и оба собрались обниматься! А ну-ка, марш по местам: вы, святой отец, садитесь на стул, а ты, рыцарь, ложись в постель, довольно уже мотаться, как зверь в клетке.

Ну что тут поделаешь, поспоришь разве с медициной? Оставалось только выполнять её предписания. И оба, с улыбками разводя руками, отправились на указанное каждому место.

Наговорившись, Рено ушёл лишь под вечер, да и то не без окрика Изабеллы, указавшей ему на дверь. На другой день Можер вместе с Изабеллой нанёс ответный визит.

Так прошла ещё неделя, и в конце концов время — этот, по выражению Галена[31], лучший помощник врача — сделало своё дело. Раны затянулись, кровь восстановилась, и теперь в лазарете осталось только двое: один с перерубленной рукой, кость на которой срасталась очень медленно, другой с раздробленными пальцами на ноге, из-за чего не мог ходить. Однако не всем удалось выжить. Старуха-смерть, витавшая над койками раненых в поисках добычи, утащила-таки одного в своё тёмное царство; он умер на другой день после битвы. Меч сарацина вспорол бедняге живот. Ему затолкали внутренности обратно, сказав, что обойдётся, но Вален, осмотрев страшную рану, лишь удручённо покачал головой. Не разделяя надежд соратников, он приказал послать за родственниками этого раненого, в присутствии которых тот и скончался в мучениях.

Осмотрев святого отца, Вален порекомендовал ему тренировать тело и мышцы, и тот, под неусыпным наблюдением сестры Терезы, морщась от боли, добросовестно выполнял предписания врача. Однажды он со своей сиделкой отправился в церковь, где совершил положенный и давно решённый обряд. Его спутница, сияя от счастья, вышла из храма Божьего уже Констанцией, как звали её в миру. И тотчас помчалась поделиться радостью с подругой. Остальные монахини, видя, что их присутствие уже без надобности, вскоре простились с нею и сестрой Моникой, а потом и со всеми и, не желая порывать с монашеством, вернулись в монастырь, который к тому времени вычистили и подновили. Туда прислали другую настоятельницу, а прежняя вместе с её убиенными «дочерьми» была похоронена здесь же, на монастырском кладбище. На прощание Гуго щедро одарил монахинь согласно тому, чего каждой из них хотелось.

Ну а нормандец... С ним творилось что-то непонятное, и он всё чаще предавался размышлениям о той, которой — он твёрдо уверовал в это — был обязан жизнью. Впервые он всерьёз задумался об их отношениях сразу же после свидания с Рено. Перед ним тотчас возникли её глаза!.. Они точно разорвали пелену, обволакивающую до сих пор его сознание и не позволяющую сквозь мириады искусственных драгоценностей распознать настоящую. Затем её слова, жесты, поступки... Всё не так, как у других. Они влекли, притягивая к себе внимание, заставляя вдумываться, вглядываться, действовать иначе, нежели с другими. И она даёт повод восторгаться собой, думать о ней, быть может, даже любить! И нормандец чувствовал, что в его душе произошёл перелом, природу которого он тщетно пытался себе объяснить. От него ускользала какая-то невидимая нить, связующая звенья некой цепи, которая медленно и неуклонно выстраивалась в его сознании начиная с того дня, когда он впервые увидел эту юную монахиню у ворот монастыря. Но тогда он не придал этому значения, превратив это в игру, которая забавляла его. А игра обернулась чем-то серьёзным, что заставило смотреть на неё теперь уже под другим углом.

Сейчас, спустя ещё неделю, Можер вновь вернулся к своим размышлениям. Глядя на Изабеллу, сидящую за столом и занятую вышиванием, он вдруг отчётливо осознал, что в этой девчонке воплотилось для него отныне всё то, к чему вёл его жизненный путь. Это было конечным пунктом дистанции, которую он год за годом преодолевал. И он подумал: если бы сказали сейчас, что ей грозит опасность, он вскочил бы с постели и, невзирая на раны, помчался бы, чтобы спасти её из беды, заслонить своей грудью, услышав в ответ её такой милый, нежный голос со словами признательности. А если бы ей вздумалось покинуть его, уехав далеко-далеко, он вскочил бы на коня и поскакал к ней, ибо не мыслил уже иначе...

С этими думами Можер пошёл к Рено и всё ему рассказал. Под конец спросил, есть ли этому объяснение, ведь такого с ним никогда не было!

Приятель с улыбкой выслушал «исповедь» нормандца и тотчас объяснил причину неведомой напасти: