— Через год мачеха родила мёртвое дитя. Прошло несколько лет, и на свет появился ещё один ребёнок, мой сводный брат. Но он прожил только три года. И тут на меня посыпались упрёки, будто я виновна во всех этих несчастьях. Я и раньше не была любима отцом, видела, что он мечтает от меня избавиться, а мачеха после смерти второго ребёнка чуть не выгнала меня из дому. Она кричала, что я насылаю порчу, обзывала ведьмой. Отец молчал. Некому было за меня заступиться. И тут мачеха умерла во время третьих родов. Лет десять мне тогда было. Отец женился во второй раз. Но эта мачеха была ко мне добра. Уж не знаю, почему, наверное, потому что у них никак не появлялись дети, а отец кричал, что выгонит её из дому, так как она бесплодна. В конце концов так и случилось: через несколько лет они разошлись. И отец женился в третий раз. Эта женщина сразу же поставила условие: либо я, либо она. «Пусть эта нагульная девка убирается отсюда, я не желаю кормить чужих детей!» — так она кричала, я хорошо запомнила это. И отец не стал возражать. Я ведь уже говорила, что была ему не нужна. Так я оказалась в монастыре, он сам меня отвёз туда. Но я была рада: кончились мои страдания, никто больше не упрекнёт меня лишним куском хлеба и не назовёт «подзаборной ведьмой»... Меня приютили сёстры, и я посвятила себя служению Богу.
Я вверила ему свою душу... И я знаю, что больше никто... никто... и никогда...
И Изабелла залилась слезами.
— Бедная девочка, — произнёс Гуго, — как же ты страдала. Тебе не повезло с родителями; ты с детства выпила до дна горькую чашу мытарств, которые приносит нелюбовь, отчуждение...
— Бог судья моим родителям, государь, — ответила Изабелла, утирая платком слёзы. — Я ни в чём их не виню и прощаю им, как учил прощать Господь. Я не знаю, что с моей матерью, жива ли ныне... да и не хочу знать. А отец... — Изабелла грустно улыбнулась, — наверное, уже и не помнит обо мне, ведь с того дня я его больше не видела. У них семья и скоро, должно быть, появятся дети... Господь с ними, пусть живут, как хотят. Мне никого из них не хочется видеть, да и им хорошо без меня. Пусть так и будет; видно, Господу это угодно.
— Может быть, всё так и осталось бы, как ты говоришь, — с улыбкой возразил на это король, — если бы не эта история, которую ты рассказала. Поначалу я недоумевал, зная то, о чём тебе ещё неизвестно, но теперь рад, что всё встало на свои места и нашлась наконец законная хозяйка. Думаю, она не откажется от столь заманчивого предложения, сделанного ей королём.
Изабелла, выразив лёгкое удивление, спросила:
— О чём это вы, государь? Хозяйка... заманчивое предложение... Я вас не понимаю.
— Сейчас поймёшь. Но скажи прежде, — Гуго кивнул на Можера, — наш герой выкарабкается?
— Если он ещё не умер, значит, уже не умрёт.
— Это правда? Ты уверена?
— Ведь я рядом, как могу я такое допустить? Но если это случится...
— Что тогда?
Изабелла не могла себе этого даже представить. Не хотела. В её маленькой головке — ещё там, в монастыре — навсегда угнездилась мысль, которой она уже не изменит. Выбора быть не могло.
Она повела головой, указала глазами на пол:
— Здесь, у кровати, лежит его меч... Мне незачем будет жить.
— Значит, — Гуго был удивлён, — ты так сильно любишь его?
Она устремила взгляд на нормандца. Заглянув в её глаза, король понял, каков будет ответ. И услышал:
— Больше жизни, государь! Я отдала бы ему свою кровь, если б могла, пусть берёт, сколько надо... но я не знаю, как это сделать.
— А если бы ушла вся твоя кровь? Ты пожертвовала бы собой?..
— Кому нужна моя жизнь? — усмехнулась Изабелла, нежно расправляя пальцы на руке Можера. — А он должен жить, чтобы защищать нашу землю от врагов.
— Прекрасный ответ! Ты истинная дочь франкского народа.
— Только я прошу вас, государь, — Изабелла умоляюще посмотрела на короля, — не передавайте ему нашего разговора. Пусть он сам поймёт... и тогда уже решит, как ему быть.
— Хорошо, если его сердце отзовётся на твою любовь, — сказал Гуго, — но что как наоборот? Возьмёт и скажет, что не нужна ты ему, у него и без тебя женщин хватает.
Изабелла долго не отвечала. Наконец, опустив голову, промолвила:
— Тогда я снова уйду в монастырь. Что останется мне, бедной, жалкой монахине, никому не нужной, всеми забытой? Что значу я перед теми, кого он, наверное, уже любит — высокородными герцогинями и графинями, красивыми, богатыми?..
— Высокородными, говоришь? — загадочно улыбнулся король. — Что ж, здесь ты, конечно, права, ну а красотой, скажу честно, вряд ли кто сравнится с тобой. Ведь ты прекрасна! Даже в своём монашеском одеянии. Разве Можер тебе этого не говорил?
— Говорил, государь, как же, — вздохнула Изабелла, горько усмехнувшись, — только что в ней, если, кроме монашеского платья, белого платка на голове и веры в Бога, у меня ничего нет. Есть только я сама... и моя любовь.
— Полагаешь, этого мало?
Она поглядела на Можера:
— Для него, боюсь, что так.
— Да ведь он граф и может сделать тебя богатой, — возразил Гуго. — Об этом ты не подумала?