Коптский крест

Глаза Яши спасло одно – между ним и ослепительной вспышкой, залившей тоннель, стоял Николка. Если бы доморощенный сыщик смотрел на замок в тот момент, когда вспыхнул термит, он навсегда бы лишился зрения. Яша и теперь был уверен, что ослеп – сквозь чернильный мрак, заливавший подземелье, не пробивался ни единый лучик света. Держась за стену, юноша кое-как доковылял до того места, где он в последний раз видел своих подопечных. Больше всего он боялся упасть – тогда Яша непременно потерял бы направление, и тогда оставалось бы или подыхать, или ползти куда-то на ощупь, без всякой надежды.

Но – обошлось. Когда Яша нащупал решетку; та была еще ощутимо теплой. Юноша случайно ухватился за пережженную термитом дужку и завопил от боли – не остывший еще металл сильно обжег кожу.

Втиснувшись в нишу, Яков обшарил мокрую кирпичную кладку – прохода не было. Молодого человека била дрожь; он подносил пальцы к самым глазам, но ничего не видел. Да, сомнений не было – страшная вспышка лишила его зрения, и он теперь обречен ждать смерти в этой мерзкой клоаке. А даже если каким-то чудом его найдут – что потом? Влачить жалкую жизнь нищего слепого, выклянчивая цадку у дверей синагоги?

Запаникуй Яша сейчас – и ничто не смогло бы его спасти. Но – обошлось. Яков выбрался из ниши, проковылял вдоль стены несколько шагов и – о чудо! – наткнулся на низкий выступ, шириной в десяток вершков.

Наконец-то можно было присесть, не опасаясь свалиться в вонючую слизь! Рядом с выступом из стены торчала скоба; неудачливый сыщик вцепился в неё, да так, что руки занемели. Чтобы оторвать Яшу от скобы пришлось бы силой разжимать палец за пальцем.

Если хочешь жить – не паникуй, думай… Найти дорогу назад – нечего и надеяться; ждать, что кто-нибудь набредет на него – просто глупо.

Оставался один шанс. Мальчики ставили на стенах метки – верно? Метки эти конечно, потом исчезали – но ведь не бесследно! Один раз ребята, видимо, свернули не туда, и, когда вернулись к предыдущей развилке, светящаяся стрелка вновь возникла на кирпичной стене!

А раз так – была надежда, что Ваня с Николкой будут возвращаться той же дорогой. Увидеть их, Яша не увидит, но, возможно, услышит шаги – и тогда можно будет заорать, позвать на помощь. Яша надеялся, что мальчики вытащат его наверх – не станут же они бросать живого человека на верную смерть?

Оставалось ждать. И Яша, устроившись поудобнее, обратился в слух.

Глава тридцать пятая

– Ну вот мы и прибыли. Прошу вас, дражайший Олег Иванович! – Никонов указал своему спутнику на дверь, рядом с которой ней висела бронзовая табличка: «Фехтовальный клуб. Содержит Евгений Корф, барон».

Обстановка напомнила Олегу Ивановичу скорее музей или дорогой джентльменский клуб, нежели спортивное заведение. Отдав шляпы и трости лощеному швейцару в гербовой ливрее, гости проследовали в сводчатый, готический зал. Стены его были увешаны широкими панно в тёмных дубовых багетах; на зеленом бархате прихотливо расположились разнообразные шпаги, сабли, палаши, кинжалы и старинные дуэльные пистолеты. В простенках между гранеными полуколоннами, сходившимися высоко в полумраке, красовались длинные стойки с древковым оружием; изящно выгнутые итальянские алебарды соседствовали с абордажными полупиками и топорами-интропелями. Дальше выстроились в рядок фехтовальные рапиры и сетчатые маски, обтянутые по ободу толстой бурой кожей.

У дальней стены, напротив стрельчатых витражных окон, стояли глаголи из толстого дубового бруса; на них, подобно удавленникам, болтались кожаные безголовые чучела-манекены с коротенькими руками, лишенными кистей. У одного из таких огрызков занимался молодой человек в борцовском трико; он наносил чучелу удары кулаками, коленями, а порой даже и ступнями ног.

– Сават[125]? – спросил Олег Иванович, кивнув на борца. Никонов кивнул:

– Да, его еще называют «французская ножная борьба». Милейший барон буквально помешан на этой галльской забаве и все мечтает сочетать ее с фехтованием – надеется создать идеальную методу ближнего боя. Я-то отношусь к этому скептически – по мне, фехтование должно оставаться чистым искусством, на манер балета. В конце концов, на поле боя теперь царствуют винтовка и револьвер, а клинок – это средство поддержания благородства души, а не достижения победы.