А дело было так. Шагнув назад, в подворотню дома на Гороховской (то есть, на Казакова, конечно; будем использовать те названия, что соответствуют времени) лейтенант ничуть не сомневался, что найдет там знакомый уже дворик дома Овчинниковых. Однако его ждало жестокое разочарование: вместо скамейки, дворника и прочих атрибутов московского жительства, он увидел стоящие бок о бок четырехколесные металлические экипажи, людей в странных одеждах, курящих в уголке двора и пронзительное верещание загадочного механизма, которым двое азиатов в ярко-оранжевых робах ковыряли стену дома.
Надо отдать лейтенанту должное – он не стал метаться или недоуменно озираться. Правда, на мгновение его посетила мысль вернуться к Олегу Ивановичу и потребовать прекратить идиотские шуточки – но Никонов справился с минутной слабостью. Было очевидно, что американец, кем бы он ни был – злой дух, сумасшедший ученый, подражатель Фауста – задумал весь этот сверхъестественный балаган для того, чтобы сломить его, лейтенанта, волю. Так что – моряк быстрым шагом пересек двор и покинул его с обратной стороны, там где сплошное каре дома разрывал широкий проезд, перегороженный решетчатыми железными воротами. Поверху ворота зачем-то были украшены чёрно-оранжевой полосой. Боковая калитка, слава богу, оказалась открыта – и Никонов, покинув негостеприимный двор, вступил в лабиринт московских переулков.
По мостовым, покрытым вместо привычной брусчатки каким-то монолитным серым камнем, проносились экипажи, лишенные всякого признака лошадей; двигались они с опасно высокой скоростью, изредка оглашая переулки мелодичными трелями. Люди, то и дело попадавшиеся навстречу, тоже не походили на привычную московскую публику. Это были дети в необычно ярких одеждах; мужчины в одних сорочках и с непокрытой головой: и девушки – девушки, одетые столь фривольно, что лейтенант терялся – то ли ему отводить в смущении глаза, то ли разглядывать стройные, загорелые ножки встречных красавиц. Тем более, те были, кажется, вовсе не против: одна из встречных прелестниц, поймав заинтересовано-смущенный взгляд лейтенанта, призывно улыбнулась и сделала ему ручкой. Чем окончательно выбила молодого человека из колеи – от неожиданности тот даже свернул в ближайший двор и уперся в необъятную корму тёмно-вишневого экипажа, перегородившего половину двора и небольшой зеленый газончик. На газоне кое-где пробивались бледно-лиловые майские цветы – но теперь они были безжалостно смяты широченными колесами.
Рядом с экипажем стоял внушительных габаритов детина в светло-голубых брюках и сорочке без рукавов. Стоял он не просто так, а увлеченно крутил руку барышне, облаченной в точно такие же брюки и совершенно уже неприличную блузу, оставляющей открытыми изрядную часть спины и живот. Барышня вырывалась и кричала на весь двор слова, уместные скорее на палубе во время авральных работ.
– А ну… отпусти меня… такой… Права не имеешь!.. да я тебя…!
Детина тоже не отмалчивался. Как довольно быстро сообразил лейтенант, суть конфликта заключалась в следующем – девица, протестуя против бесцеремонности, с которой тип потравил своим экипажем худосочную клумбу, вознамерилась отмстить супостату – для чего и накарябала на дверце экипажа одно из тех слов, которыми она щедро разнообразила свои гневные сентенции. Детина, естественно, не одобрил этой выходки – и теперь намеревался призвать барышню к ответу за порчу имущества.
Честно говоря, Никонов не был настроен вникать в суть разгорающегося у него на глазах конфликта. Лейтенант вообще терпеть не мог вульгарности у представительниц прекрасного пола; а уж употребление боцманских загибов позволяло немедленно отнести изобиженную детиной барышню к публике вполне определенной категории, вмешиваться в ссоры которой у офицера не было ни малейшей охоты. Так бы и проследовал лейтенант мимо, обойдя загромоздивший двор экипаж со странной надписью «Corolla» на задней панели, если бы девица как раз в этот момент не вывернулась из захвата. С воплем: «неужели в этом городе не осталось настоящих мужчин?», она подлетела к Никонову и уставилась на него таким гневным взглядом, что у лейтенанта не осталось никакого выбора. Тем более, что при ближайшем рассмотрении, девица оказалась чудо как хороша – настолько, что Никонов мгновенно простил ей матросскую лексику, которой она только что оглашала дворик. Ободряюще улыбнувшись разъяренной красавице, Никонов шагнул навстречу лбу и ледяным тоном осведомился, как тот смеет подобным образом обращаться с дамой – но, увы. Раззадоренный детина не был настроен вступать в дискуссии.
Получив кулаком в скулу, лейтенант отлетел на капот стоящей за его спиной «мазды». Удар был настолько силен, что в глазах у Никонова заплясали цветные круги; но когда он, пошатываясь, поднялся на ноги, в руке у моряка был «дерринжер»[137] – и два его ствола смотрели наглецу прямо в лоб.