Коптский крест

Николенька долго и старательно собирал коллекцию, увлеченно обмениваясь открытками и со своими сверстниками, и со взрослыми коллекционерами. Его коллекция приобрела даже некоторую известность — и считалась одной из лучших в его гимназии, не уступая иным собраниям старшеклассников. Но теперь, когда судьба подкинула невиданный приз — портал во времени, — прежнее увлечение уже не казалось столь важным и занимательным. Так что он с легким сердцем упаковал всю свою коллекцию открыток — а всего их за год с лишним набралось больше полутора сотен, — в плотную коричневую бумагу и засунул в гимназический ранец. Николенька собирался после уроков отнести коллекцию в букинистическую лавку Акакия Севостьяныча.

И теперь вот предстояло принять окончательное решение.

— Давайте, — решительно заявил гимназист. Честно говоря, он не ожидал получить и этой суммы, так что был доволен предложением старика-букиниста.

— Одну минуту, молодой человек. Не позволите ли ознакомиться с вашим собранием, прежде чем вы с ним расстанетесь?

Николенька чуть не подскочил от неожиданности. Перед ним стоял невысокий, стройный мужчина в чёрном мундире лейтенанта Российского Императорского флота.

Мальчик разбирался во флотских рангах, мундирах и нашивках — недаром, детство его прошло в Севастополе, в городе моряков и военных кораблей. Блестящие офицеры-чёрноморцы с их кортиками, фуражками и золотыми якорьками, были в их доме частыми гостями. Отец Николеньки, капитан 2-го ранга Овчинников состоял в должности старшего офицера на броненосце береговой обороны «Вице-Адмирал Попов». Этот необычный круглый корабль составлял на тот момент ровно половину российских броненосных сил на Чёрном море — так что папа Николеньки по праву относился к элите моряков-чёрноморцев. Но — встретить морского офицера здесь, в сухопутной Москве?

— Не смущайтесь, юноша, — лейтенант приветливо улыбнулся мальчику. — Продать свою коллекцию вы всегда успеете, а пока — любезный Акакий Севостьяныч не будет на меня в обиде, если я отберу для себя несколько экземпляров?

Старик-букинист торопливо закивал — судя по всему, лейтенант был хорошо ему знаком, и относился к числу самых уважаемых покупателей.

— Вот и отлично. Позвольте, юноша? — И с этими словами офицер взял у опешившего Николеньки пачку открыток.

— П-прошу вас, господин лейтенант, — выдавил, наконец, из себя мальчик. — Я подожду, смотрите, пожалуйста…

Моряк благодарно кивнул гимназисту, одну за одной откладывая открытки на прилавок. Всего он выбрал четыре штуки — две английские открытки, посвященные войне с бурами[49], и две — русские почтовые карточки с репродукциями картин художника Верещагина. На одной из них, под надписью «Посвящается всем великим завоевателям — прошедшим, настоящим и будущим», красовалась страшная гора черепов, над которой кружили в бледно-голубом небе чёрные стервятники[50].

— Я, с вашего позволения, приобрету эти экземпляры, Адольф Севостьяныч — разумеется, если юноша не передумает, и уступит вам свое собрание. Если же нет — вот, прошу вас… — и офицер подал Николеньке изящно гравированную визитку. — не откажите в любезности посетить мое скромное жилище. Я живу здесь, неподалеку — и, думается, мы с вами сможем прийти к соглашению. И, кстати, если вам попадутся интересные карточки на тему морских баталий — я бы с удовольствием посмотрел.

— Так вы не откажите в любезности, отложите для меня эти карточки. — снова обратился моряк к старику-букинисту. — А я загляну к вам на днях — тогда, все вместе и заберу. — И с этими словами офицер коротко поклонился собеседникам и покинул лавочку.

— Ну так что, молодой человек, — напомнил о себе Акакий Севостьяныч, — вы решились, продаете или нет?

— Продаю, — вздохнул Николенька. — Вот, берите, прошу вас…

Глава одиннадцатая

Удивительная все же штука — человеческая психика! Только вчера Олег Иванович ступал по этим мостовым, в глубине души ожидая, что вот, сейчас все это исчезнет, и он проснется — и останется только разочарованно вздохнуть, потянуться и сказать — «и приснится же такое…»

Но мостовые упрямо никуда не исчезали. Не исчезал и точильщик, мимо которого как раз шагали наши герои — хмурый детина, который крутил ногой педаль своего нехитрого приспособления, оглашая улицу пронзительным визгом круглого камня. Взяв в обе руки кухонный нож, лезвие которого вполовину истончилось за долгие годы заточек, детина водил острой кромкой по камню — и лезвие фонтанировало снопом веселых оранжевых искр. Владелица ножа, тетка в необъятных юбках, с плечами замотанными пестрым платком, обшитым по краям густой бахромой, стояла рядом с точильщиком. Она кивала, на манер китайского болванчика, попадая в ритм движения ноги, раскручивающей круг точильного станка.

Олег Иванович отвел глаза от этой бытовой сценки и покосился на мальчиков. А тем было не до точильщика — как, впрочем, и не до других московских типов, обильно украшавших собой кривоватые булыжной мостовые.