Конвейер смерти

В коридоре решили не садиться. Вечером становится прохладно, а ветер надует песок и пыль в салаты. Четыре стола пересекали большую комнату, в которой жили три женщины. От окна и до двери стояли тарелки, бутылки, стаканы. У входа в помещение стоял крайний стол. Три десятка офицеров и прапорщиков, разбавленные несколькими женщинами, теснились плечом к плечу.

Комбат поднялся и взял стаканчик, наполненный до краев:

– За Володю! Пусть ему земля будет пухом! До дна!

Мы встали, молча выпили, сели. Каждый из нас задумчиво жевал, закусывал, думал о погибшем товарище, о своей судьбе, о войне. Я пребывал в раздумьях, переживал, что в последнюю встречу слегка поссорился с ним. Вовка как будто ревновал к моему быстрому служебному росту. Раздражался. Черт, по-дурацки все вышло. Мужики дружно обвиняли лично Ошуева в смерти Сбитнева. Какого черта под обстрелом вызвал к себе! Еще и сам пулю схлопотал в грудь…

Второй тост – за успешный вывод, чтоб повезло ребятам на Родине, а третий – за всех погибших. После третьего тоста Подорожник объявил о своем решении назначить командиром роты Мандресова. Большинство собравшихся одобрительно загудели, поддерживая это назначение. Выпили за Мандресова.

– Вместо Александра, если, конечно, утвердят его на роте, на взвод АГС буду предлагать лейтенанта Ветишина.

Одобрительные возгласы были прерваны недовольным высказыванием Мандресова:

– А кто останется в первой роте? Только один взводный?

– В полк прибыли молодые лейтенанты, завтра укомплектуем образовавшиеся вакансии в ротах, – успокоил его комбат.

Выпили за выдвижение Ветишина.

Грымов отставил свою рюмку, молча встал и, не прощаясь, тихонечко вышел из комнаты. На его лице отразилась целая палитра чувств: гнев, ярость, злость и обида.

Я усмехнулся про себя и, случайно встретившись взглядом с Ветишиным, подмигнул ему. Сережка понимающе мигнул в ответ. Обошли должностью Эдуарда, вот он и бесится. Поделом ему.

Последние тосты заглушила громкая музыка, изливаемая магнитофоном. Внимание народа переключилось на женщин. Вспомнили и о них: начались танцы-обнимансы.

Комбат подозвал меня к себе:

– Комиссар, не будешь ли так любезен не появляться в нашей совместной каморке часа два-три? Я хочу немного размяться! Договорились?

Я кивнул головой в знак согласия, а Чапай увлек за собой Наталью. После ранения в ногу начальника штаба в наших апартаментах проживали мы вдвоем. Кроме меня, помешать комбату развлекаться больше некому.

Едва он растворился за дверью в ночной темноте, как рядом на подоконник присел угрюмый Арамов.

– Никифор Никифорович, есть разговор! Ты зачем отобрал у Рахмонова Коран?

– Конфисковал, согласно приказу Золотарева! Подрывная литература.

– Какая подрывная? Он ведь мусульманин! Это священная книга!

– А книга на арабском языке. Рахмонов, может, арабский знает, а я нет! Пусть приобретет на русском, чтобы знал содержание. Потом пусть читает на здоровье. А вдруг под видом религиозной книги там антисоветская пропаганда?

– Ну, Ник, брось дурить! Знаешь же, что это не так! Не отдашь солдату книгу?

– Нет, не отдам! Мне она самому понравилась. Трофей!

– Подари лучше мне, я буду читать! Это священная книга. Она не может быть сувениром. Пожалуйста!

– Баха! Я тебе ее подарить не могу, сам говоришь: книга – священная! Но могу обменять. Сейчас только придумаю на что.

Я на минутку задумался. Думать мешал шум. Пьянка постепенно выходила из-под контроля. Мужики начали цепляться друг к другу, тискать девчат в углах, горланить песни. И тут в комнату вихрем ворвался командир полка и покрыл всех трехэтажным матом. Филатов со злостью пнул ближайшую табуретку и выдал еще одну витиеватую фразу из семи непечатных слов. Мастер! Самое благозвучное из всего сказанного было:

– Вон отсюда! Прекратить балаган! Это поминки или что?!!

Кто сидел у раскрытых окон, как я, выпрыгнули в окна. Кто был близко к дверям, прошмыгнули в них. Троим или четверым, что были ближе к «кэпу» и не увернулись, достались звонкие затрещины. Магнитофон замолчал, получив командирского пинка.

Пробираясь сквозь колючки и репейники, я громко выругался и выразил эмоции вслух:

– Черт! Иван Грозный! Сорвал отдых!

Следом за мной на дорогу из зарослей выбрался Арамов. Мы принялись отчищать от репьев брюки, и неожиданно оба громко рассмеялись.

– Да! «Кэп» в гневе страшнее раненого вепря, – сказал Баха.

– Сами виноваты, пустили мероприятие на самотек. Не выдержали нервы у «бати». Нужно было закругляться еще минут двадцать назад, – вздохнул я. – А я уже было положил глаз на новенькую, Ленкой, кажется, зовут, по прозвищу Ногтегрызка (ноги очень худые, а руки еще тоньше). Придется идти в свой модуль спать.

– Но какой стиль! Какой слог! Силен «бугор», силен, ничего не скажешь! Классика жанра! Итак, Никифор, вернемся к нашему разговору: твои условия обмена, на что махнемся?