Контрреволюция

В дальнейшем, поработав в составе деникинского Особого совещания, лично ознакомившись с лицами, входившими в него, я понял невозможность проведения в жизнь этих планов при настроениях, царивших в среде собственников. Это привело меня к разочарованию в Белом движении вообще и к полному отказу от дальнейшей контрреволюционной деятельности. Но это пришло не сразу.

Романовский тоже заинтересовался нашей беседой. Он посоветовал мне подать докладную записку по этому вопросу начальнику гражданского управления генералу Драгомирову, что я и сделал в дальнейшем. Драгомиров положил мою записку под сукно, и рассмотрена в Особом совещании она не была.

В результате этой беседы Романовский предложил Деникину назначить меня помощником начальника Отдела пропаганды Добрармии. Начальником был назначен профессор Петроградского университета Соколов, но он состоял в то же время начальникам Отдела законов и оставался в Екатеринодаре, тогда как я должен был работать в Ростове-на-Дону, где было гораздо больше возможностей развить печать и работу за рубежом фронта. Соколов скоро уехал в командировку за границу, и моя деятельность протекала почти самостоятельно.

После Романовского принял меня и Деникин.

В то время Антон Иванович Деникин был человек лет под пятьдесят, среднего роста, со склонностью к полноте, с легкой сединой и начинающейся лысиной, густыми усами и бородкой клинышком. В его внешности было нечто провинциальное, совсем не генеральское. Он действительно всю свою службу провел в провинции, и я раньше с ним никогда не встречался.

За время Гражданской войны наши встречи носили обычно строго официальный характер: либо я присутствовал на заседаниях под его председательством, либо являлся к нему с докладом. Один доклад, по его специальному вызову, сохранился у меня в памяти, но об этом после.

Только раз, на станции Тихорецкой, мы провели с ним и с Романовским целый вечер, и он разговорился очень откровенно. Время было тревожное, Ростов-на-Дону был уже оставлен, Деникину, видимо, хотелось подвести итоги своей деятельности, найти оправдание ей, конечно не передо мной, а перед самим собой.

Он стал вспоминать свое детство, нужду, ученье, первые шаги военной карьеры.

Его отец до 30 лет был крепостным. Был сдан в рекруты и нес тяжелую лямку солдатской службы николаевских времен. После крестьянской реформы добился прапорщичьего чина и, продолжая службу, ушел в отставку майором. Получал пенсию 45 рублей в месяц, после его смерти мать стала получать половину.

Антон Иванович никогда не рисовал себе иной службы, кроме как военной. После трех лет в батарее поступил в Академию Генерального штаба. По сдаче там дополнительного курса он оказался в конце списка офицеров, окончивших Академию. По существовавшим правилам он все же имел право на перевод в Генеральный штаб. Но начальник Академии внес какие-то изменения в правила, и Деникин оказался за чертой.

Он усмотрел в этом оставлении его за чертой недопустимое обратное действие закона и явную несправедливость по отношению к себе. Болезненное отношение ко всякой несправедливости, не только по отношению к себе, но и ко всякому другому, составляло характерную черту Деникина. С другой стороны, он обладал известным гражданским мужеством и не пасовал перед начальством.

Объяснения с полковником, правителем дел, не привели ни к чему.

Он явился к начальнику Академии и попросил разрешения подать рапорт военному министру. Рапорт разрешалось подавать только по команде, непосредственному начальнику; для сношения с высшими нужно было особое разрешение.

– Рапорт по какому поводу? – спросил начальник Академии.

– С жалобой, – ответил Деникин.

– На кого?

– На вас.

Начальник пожал плечами и, усмехнувшись, сказал: «Подавайте».

На представлении царю офицеров всего выпуска из Академии, когда Николай II подошел к Деникину, военный министр Куропаткин, стоявший за его плечами, сказал: «Этот тот офицер, о котором я докладывал вашему величеству…» Царь кивнул головой и, не сказав ни слова, прошел мимо.

Жалоба не привела ни к чему, и в Генеральный штаб Деникин поначалу не попал. В дальнейшем ему удалось добиться перевода.

От политики, как большинство офицеров того времени, Деникин был далек. Происхождения он был самого демократического, а по убеждениям типичный русский либерал в военном мундире.

Когда он принял роту для ценза в Пултуском пехотном полку[218], он решил не только не допускать кулачной расправы, но и отменил все взыскания вообще, кроме замечаний и выговоров. Он выступил перед солдатами своей роты с убеждениями о необходимости сознательной работы и службы не под страхом наказания, а во имя долга перед родиной…

Я спросил его, каковы оказались результаты такой постановки дела.

«Посредственные, – ответил Деникин. – Признаюсь, я ждал худшего. Товарищи по полку, смеясь, мне рассказывали, что, когда я сдал роту, старый сверхсрочный фельдфебель выстроил ее и, потрясая кулаком, внушительно произнес: “Это вам не капитан Деникин…”».