Контрреволюция

Через 10 минут я уже сидел в кабинете начальника. Он расспросил меня о том, что я могу делать, и когда узнал, что я умею рисовать и чертить, дал мне записку в одно учреждение и через час я был зачислен чертежником и должен был составлять и вычерчивать планы домов и земельных участков при них, принадлежащих частным лицам.

Я лучше рисовал, чем чертил, а потому, когда в местном музее понадобился художник для рисования плакатов, я предложил свои услуги. Художником я себя, конечно, считать не смел, но плакаты мог рисовать неплохо и вскоре стал зарабатывать в музее до 800 рублей в месяц и даже больше. В те дни война еще не успела повысить цены на продукты питания, виноград стоил 3 рубля килограмм, и я провел полный виноградный курс лечения. Через пару месяцев опухоли в ногах не было и в помине, и я вновь приобрел утраченную работоспособность.

Хоть я и жил в нескольких тысячах километров от театра военных действий, отголоски войны доносились к нам ежедневно, и все окружающие живо реагировали на них. Реагировали различно.

В числе вывезенных в Хиву латышей и поляков было немало настроенных враждебно по отношению к Советскому Союзу. Война разгоралась, немцы продвигались вперед, взят был Смоленск, враг подступал к сердцу России, к Москве. Некоторые латыши и поляки не без злорадства отмечали каждый новый успех немцев. Мне неприятны были эти разговоры, я не хотел, чтобы они видели во мне единомышленника только потому, что я был арестован и выслан, как и они. Я высказал им это.

«Как и вы, я нахожусь в административной высылке, – сказал я, – как и вы, не знаю, как сложится моя жизнь в Советском Союзе, в зависимости от исхода войны, но я не могу радоваться неудачам советских войск, не только желаю им победы, но и убежден в конечном торжестве русского оружия…

Мне перестали сообщать о немецких успехах.

Впрочем, очень скоро Великая победа под Москвой наметила поворотный пункт в войне, и надежды на благоприятные для немцев результаты их наступления потускнели в глазах их сторонников.

После шестимесячного пребывания в Хиве я был переведен на работу в Ургенч. Там я первоначально состоял тренером на местной Госконюшне. Когда эта должность в связи с войной была упразднена, меня назначили сторожем большого пчельника в сотню ульев. Пчельник был расположен в двух километрах от Амударьи, ближайшее жилье было почти на том же расстоянии, я жил в соломенном шалаше в полном одиночестве. Хлеб мне привозили сразу дня на три, был рис, был чай, меду сколько угодно, хоть сам доставать его я не рисковал – я боялся подчиненных мне маленьких трудолюбивых насекомых.

Неожиданно я был вызван в город, и мне было заявлено, что я перевожусь в Ташкент. Это было своего рода повышение: Ташкент, крупный центр, столица Хорезма, был, конечно, не чета маленькому захолустному Ургенчу. Однако условия жизни в Ташкенте сложились для меня менее благоприятно, чем в маленьком Ургенче. Там в двух шагах от моего жилья находилась библиотека, тут же рядом кино, совсем близко базар. В Ташкенте я жил на краю города, в 3–4 километрах от всяческих культурных учреждений, даже базар был далеко. Зато было много больше людей, с которыми можно было завязать дружеские отношения, русских советских людей, от которых я впервые стал узнавать о том, как жил и развивался Советский Союз в то время, когда я жил за границей и питался искаженными сведениями о нем. Мне приходилось иной раз слышать и брюзжание, и мелочное недовольство дороговизной жизни и квартирными условиями, но я никогда не слыхал ни от кого высказывания желания коренных перемен, а тем более возврата к старому. О войне все русские говорили всегда с полной верой в конечное торжество красных знамен.

Я работал в подсобном хозяйстве Заготпункта № 3. Зимой – на пригородном участке, летом на арендуемой земле, километрах в 20 от Ташкента. Семь месяцев я проводил дни и ночи под открытым небом. У меня была моя землянка, в которой я укрывался от жгучих солнечных лучей, занимаясь счетоводством, но где я избегал ночевать: в землянку часто заползали змеи, и я опасался найти их в своей кровати. Раньше я с непреодолимым отвращением относился к змеям, даже попросту боялся их. За время моего пребывания в Хиве, Ургенче и Ташкенте я положительно привык и ним, так как наталкивался на них постоянно. Я даже перестал их бояться и решил, что самое опасное существо на земном шаре, в конце концов, человек, и всем другим существам, и змеям в том числе, нужно бояться главным образом человека.

Моя работа на подсобном хозяйстве заготпункта в качестве агронома, счетовода, кладовщика не была слишком обременительной и оставляла даже некоторый досуг для чтения. К сожалению, книг мне попадало в руки мало, особенно во время моей работы вне города. Зато я озабочивался получением газет, с неуклонным интересом следил за развитием военных операций на фронте и даже обзавелся картами Советского Союза и Европы, на которых отмечал все передвижения войск.