Контрреволюция

Другой член правительства Деникина, генерал Лукомский, тоже выпустил в свет свои воспоминания.

Лукомский, как и Деникин, – убежденный контрреволюционер, но если Деникин искренне боролся за те идеалы, которые он перед собой создал, то Лукомский занят был лишь вопросами личного благополучия. Деникин сначала искренне воспринял революцию, Лукомский с самого начала возненавидел ее, так как видел в ней угрозу своему общественному положению, достижение которого являлось главнейшей целью его жизни. Он был сотрудником Сухомлинова и в своих воспоминаниях старается снять те обвинения, которые на него возводили. Лукомский находит даже заслуги в деятельности Сухомлинова, что им было сделано для Русской армии больше, чем кем бы то ни было. Если предположить, что Лукомский действительно так думал, то придется признать, что он был абсолютно неспособен к оценке и анализу военных мероприятий. Но Лукомский, наоборот, был достаточно разумен и сведущ, чтобы понимать, что не только деятельность Милютина, но и Ванновского с деятельностью Сухомлинова сравнивать нельзя. Впрочем, он сам себе в своих же записках противоречит, когда пишет, что военным ведомством общего плана снабжения армии составлено не было, а в этом заключались главнейшие бедствия Русской армии в войне 1914–1918 годов. Лукомский защищал своего патрона, заботясь о своей личной репутации как его сотрудника. Во время Гражданской войны Лукомский был представителем наиболее правых течений в военной среде. Воспоминания его несколько отрывочны и могут служить лишь дополнением к более полным источникам.

Еще меньший интерес представляют воспоминания полковника Винберга[342] и члена Государственной думы Ознобишина[343].

Первый – участник подготовки Корниловского выступления в конце августа 1917 года, и он до некоторой степени освещает закулисные действия в этом предприятии. Но Винберг, хотя и вполне порядочный человек, но уже слишком типичный представитель «потонувшего мира», чтобы его рассуждения представляли интерес за пределами характеристики этих представителей.

Ознобишин – типичный испуганный революцией обыватель. Он был членом партии «Центра». Когда произошла революция, он в испуге решил, что пора «полеветь». Не знаю, почему он счел нужным уведомить об этом меня, тогда как раньше у нас с ним никаких отношений не было. Он письменно сообщил мне, что переходит в… партию «Центра». Может быть, он предполагал, что я как комендант Петрограда в первые дни революции призван играть видную роль? Разницы между «Националистами» и «Центром», по существу, не было никакой. Когда Ознобишин попал в эмиграцию и почувствовал себя в безопасности, он принялся за писание воспоминаний. Его записки – брюзжание обывателя, ищущего виновников революции и тех неприятностей, которые она повлекла за собой для него.

В целом вся зарубежная литература того времени сознательно или бессознательно отражает отмирание той общественной среды, которая, сыграв свою роль, навсегда сошла с исторической сцены.

Алданов в художественной форме изобразил это отмирание.

В жизни это отмирание сказывается наглядно: представители старшего поколения один за другим уходят в могилу, эмигрировавшие в молодые годы и в юношеском возрасте сохраняют о Родине лишь воспоминания детских лет, привезенные детьми – денационализируются. Я получил от своего племянника, привезенного в Англию в возрасте 4–5 лет, письмо, извещающее меня о смерти его отца, моего брата. Это было письмо по-русски англичанина, прожившего пару месяцев в России.

В Советском Союзе народилась новая интеллигенция, создающая новую русскую литературу.

Поглощенный непрерывными заботами о добывании средств к существованию, я понемногу окончательно отстранился от всякой общественной деятельности: на заседания парламентского комитета ездить перестал, с политическими деятелями больше не встречался, да и со знакомыми обывателями виделся редко. В 8 ч. вечера садился за руль своего маленького двухместного такси фирмы Рено, типа, который ходил среди французских шоферов под кличкой «клоп», в 5 ч. утра обычно лежал уже в кровати, вставал часов в 12 и, если был при деньгах, ехал на скачки или бега, которые в Париже в течение круглого года имеют место ежедневно. Изредка встречался я только с генералом Головиным, который писал по заказу института Карнеги большой труд об усилиях и жертвах, понесенных Россией во время мировой войны. Головин предложил мне дать ему монографию об отбывании воинской повинности в России. Я в свое время основательно изучил этот вопрос, так как был докладчикам в Государственной думе законопроекта об исправлениях Устава о воинской повинности в 1915 году. Я взялся за эту работу, и Головин использовал ее в своем труде, добросовестно отмечая все представленное ему мною.