Контрольный выстрел

«Ни пуха ни пера!» — донесся до команды спейсера пси-голос Джордана Мальгрива, одного из «углов» квали­тета ответственности. Вторым «углом» был Пайол Тот, третьим — Ратибор Берестов, оставшийся начальником стратегического сектора ОБ, несмотря на давление Еран­цева.

«К черту!» — ответил командир спейсера интраморф Джон Дэвил. Он был африканец, работал где-то на родном континенте, и Ставр его не знал, но, по отзывам, Дэвил был отличным парнем, весельчаком и балагуром. Но глав­ное — он был эрмом.

— Команде — готовность ноль! — предупредил пилот десантную обойму.

— Ныряй,— коротко ответил Прохор Панкратов, на­значенный командиром десанта.

И спейсер, не отрываясь от слоистых скал Меркуриан­ского плоскогорья, метнулся по «струне» в фотосферу Солнца, к одной из двух «дыр», где, как предполагалось, находился центр эмиссара ФАГа.

Благодаря ухищрениям ультраоптики десантники спей­сера видели то же, что и пилоты — все объекты слож­нейшего «энергетического хозяйства» Солнца.

«Прошли корону»,— доложил инк спейсера.

И все увидели колоссальный эруптивный протуберанец, похожий на сияющую прозрачно-золотую медузу, подняв­шуюся над краем Солнца на триста тысяч километров. Его изображение было синтезировано для человеческого глаза из доброго десятка электромагнитных диапазонов, от инфракрасного до рентгеновского, но наибольшую яркость давал диапазон кислорода-616 при температуре триста ты­сяч градусов.

Кроме протуберанца, наблюдатели могли видеть и ак­тивную петлю из ионизованного газа, являющуюся частью внутренней короны и упиравшуюся в активную область рядом с «ямой», но петля не так впечатляла, как проту­беранец, хотя и ее радиус — сто двадцать тысяч километ­ров — давал хорошее представление о масштабах процес­сов на поверхности Солнца.

«Прошли хромосферу».

«Целеуказание снимаю»,— прилетел голос диспетчера с базы Меркурия.

Отсек десанта затопил бестеневой ослепительно желтый свет, в котором трудно было что-либо различить. Прохор

выключил видеостены, и в отсеке стало темно, однако изо­бражение солнечной поверхности продолжало передаваться непосредственно в глаза каждому десантнику, так что яр­кость и диапазон видимости можно было регулировать. «Прошли обращающий слой».

Корабль приобрел форму чечевицы и оделся в слой «абсолютного зеркала», позволяющий ему находиться не только в атмосфере Солнца, но и в его недрах с темпе­ратурой в миллионы градусов и с гигантской плотностью. База ФАГа наверняка тоже скрывалась под «абсолютным зеркалом», поэтому Ставр не понимал, каким образом ее надеялся обнаружить командир спейсера, но Прохор уло­вил его мысль и ответил:

— Мы подготовили для эмиссара бо-олыпой сюрприз! Дело в том, что «абсолютное зеркало», то есть собственно поляризованный вакуум, очень хитрым образом взаимо­действует сам с собой, «перетекает» из объема в объем, обмениваясь хроноквантовыми потоками, - искривляющими время. В качестве иллюстрации можно предложить дви­жение лемоидов.

— Разве лемоиды используют искривление времени?

— Задело, физик? Может быть, и не используют. Если бы ты продолжал работать на Тартаре, сам дошел бы до этого открытия. Так вот, лемоиды генерируют трехмерный поток времени и живут то «параллельно» нашему про­странственно-временному континууму, то «под углом» к нему. А процесс преобразования сопровождается сбросом пузырей «поляризованного вакуума».

Ставр, уязвленный профессионально, задумался над словами отца, но тот дал ему понять, что не время и не место размышлять над физическими аспектами открытия.

— Я мог бы и раньше сообщить эту новость, но ты был занят.

— Кто это открыл?

— Первым начал работать в нужном направлении твой дружок Степа Погорилый... вечная ему память! Подхватил Левашов, а закончил Ян Тот. Да и ты натолкнул Артура на кое-какие мысли, он тебе за это очень благодарен.

Ставр стиснул зубы, награждая себя нелестным эпите­том, но отец не лукавил: Левашов действительно недавно отзывался о работах Ставра с уважением.

— Барражирование в области полной тени,— сказал первый пилот спейсера. Он имел в виду, что корабль опу­стился в «тень» — на дно широкого углубления в солнеч­ной поверхности с температурой около четырех тысяч гра­дусов по Цельсию, в то время как температура поверхно­сти за пределами пятна равнялась шести тысячам градусов. Углубление являлось торцом изолированной магнитной трубки диаметром в тысячу километров и было известно астрономам Земли под названием «солнечное пятно». Та­ких пятен на Солнце насчитывалось порой до трех мил­лионов.

Полчаса прошло в тишине, лишь изредка нарушаемой репликами десантников да переговорами пилотов.