Контрольное вторжение

Подос мне не препятствовал. Он с увлечением выковыривал Джеки из-под сиденья. «Этот слизняк не должен быть слишком умным, — подумал я, — если загрузить его центральный процессор решением непосильной задачи, то у Колбасы будет время убежать. Вот только чем его занять? Решение уравнений его, скорей всего, не увлечет». Я вылез из кабины, обежал монстра сзади и дернул его за щупальце. Он не попытался вырвать его из моих рук, а, наоборот, оставил в покое Джеки и покорно переместил свою тушу ближе ко мне.

Монстр явно был озадачен. Воспользовавшись ситуацией, я решил отвести его подальше от тягача. Однако не успели мы с моим новым приятелем сделать и пяти шагов, как Джеки Колбаса совершил последнюю в своей жизни глупость. Он не дал нам уйти и слишком рано выполз из кабины. Я рванул то щупальце, что было у меня в руке, но оно удлинилось, позволяя мне отправляться туда, куда я захочу, и не мешать патриотично настроенному подосу воевать с врагами Человечества. Отвернуться я не успел, поэтому во всех подробностях увидел, как уродливое создание раздирает человека на части, а потом заталкивает брызжущие кровью куски в свою безобразную ротовую полость.

Хруст костей длился бесконечно. Он почти заглушил последний крик Джеки, давно затихший в реальности, но еще звучавший в моих ушах. Мне уже хотелось, чтобы вторым блюдом мутанта стал я сам, но судьба не послала мне избавления. Закусив моим пленником, чудовище перестало быть агрессивным. Оно, удовлетворенно пыхтя, опустилось на залитую бурой жижей траву и затихло. Я разжал пальцы, отпуская щупальце. Существо синхронно похлопало полусотней глазок и выбросило стебель по направлению ко мне. Рядом с моим правым ботинком лег «Спартак». Рукоять лучемета была теплой и влажной.

Монстр с громким хлюпом встал, оставив на грунте кучу вонючих экскрементов. Я отпрянул, но ноги-шланги шелестели очень миролюбиво. Они неторопливо переместили тело подоса к дороге. Он шел в ту сторону, откуда мы приехали. Мы. Еще минуту назад я находился в составе некоего множества, именуемого «мы», а сейчас я опять в угрюмом единственном числе. Рука сама собой поднялась, и прицел уперся в удаляющийся волосатый шар. «Глупо стрелять», — подумал я и опустил оружие. Подос неуязвим для стрелкового оружия, а, кроме того, в своих стрелять нельзя. Даже если они действуют как безжалостные убийцы. Потом «благодарное» Человечество все всем, конечно же, припомнит.

В первую очередь мне, конечно, но и создатели волосатых шаров тоже получат по полной программе. Многих посадят, кого-то даже казнят, как меня. Наверное, не устоит и Верховный. На него повесят огромную стаю дохлых собак, но я не сомневаюсь, что, если прямо сейчас провести общесистемный референдум и спросить, одобряете ли вы массовое убийство кохонов, доброе Человечество радостно взвоет: «ДА-А-А». Большая часть истребляемых нами в этом мире человекообразных скотов ни в чем не виновато, и если бы мы были хоть чуточку сильнее, то, наверное, решили бы вопрос меньшей кровью. А впрочем! Если бы мы были сильнее, они никогда бы не отважились на атаку. Они все рассчитали правильно, но все-таки ошиблись. Рабы неспособны понять, что свободных людей нельзя победить. Их можно обмануть, убить, но покорить нельзя. Почему-то мне стало страшно от осознания того, что мы творим. По извилинам робко бродила мысль: «Они начали первыми, они получили по заслугам», и все же то, что устроили здесь мы, жертвы агрессии, ужасало. Мы сильные и умные, а значит, должны быть добрыми и великодушными. Но ведь, если бы мы не обрушили на них всей доступной нам и нашим союзникам разрушительной мощи, кохоны по-прежнему убивали бы нас и радовались тому, что могут делать это безнаказанно. Они ликовали, видя нашу слабость, так пусть же теперь поплачут, созерцая нашу силу.

Проводив взглядом подоса, я вернулся в кабину тягача. Неожиданно мне подумалось, что моя война близка к завершению. Враг повержен. Победа уже не за горами, и если у меня осталась хоть капля везения, то мне следует потратить ее на спасение своей собственной жизни.

Сердце радостно заныло. Неужели чудесный приз снова не минует меня, и я увижу мир после этой самой чудовищной в истории войны? Спокойный и уверенный в себе мир, неторопливо зализывающий раны. Мир, стесняющийся своего счастья и скорбящий по тем, кому не суждено было дожить и увидеть славный день всеобщего торжества.