Контракт

Голос, журчащий бездонным контральто неожиданным у столь хрупкой на вид женщины, творил чудеса! Исидора подолгу задерживалась в школьном зале, приходила с работы поздно, о концертмейстерских подвигах почти и не вспоминала, Скляр был сердит главным образом на себя самого, что временная работа обернулась неожиданным образом: Исидора влюбилась в учеников, те влюбились в нее, остальное забыто, даже он, Сашенька.

Нет, они, конечно, виделись — и в концерты ходили иногда, и споры вели, хотя спорили они редко, в основном соглашались друг с другом и обсуждали горячие для музыкального мира темы — но вовсе не так часто, как представлялось Сашеньке на момент давнего телефонного разговора. Исидора вспомнила неловкую попытку Сашеньки объясниться, он пришел в ее класс, долго мял в руках шляпу, наконец выдавил что-то вроде: «Я от многого могу отказаться в жизни, даже от тебя могу отказаться, но зачем?» — «Да затем, что я замужем, и люблю мужа больше жизни. Мы коллеги, Сашенька, музыканты — отказываться нет причины, мы вместе».

Но с тех пор они виделись еще реже, чем прежде, потом и вовсе перестали, он сухо раскланивался при нечаянных встречах, не восторгался, как прежде, удивляясь ее сходству с Ахматовой, — да и какое там сходство? Разве что глаза так же задумчивы и ровное каре темных волос каймой по выточенному строгому лицу.

Никонова просидела в декрете три года, за это время один из ее учеников стал лауреатом юношеского конкурса, двое поступили в консерваторию под гул восторженных восклицаний: попасть в класс к Исидоре стало пределом мечтаний, принципы ее работы вызывали споры, но дети преображались, это факт. И — они начинали говорить, как настоящие знатоки музыки! — при том, что музыканты так редко умеют высказаться, между нами говоря.

Исидора была занята с утра и до позднего вечера, ученики в школе, ученики дома, о пианистической карьере она и не помышляла уже. Как ни странно, она поняла, что истинное призвание — педагогика, и только она. Она не смирилась, найдя уйму объяснений, как это часто бывает, нет, она полюбила учительницу в себе. Можно бы добавить, что и себя в учениках полюбила, но это уже спорное утверждение. Исидора была вполне счастлива, это главное. Иногда она порывалась прийти к Сашеньке в класс, крепко обнять его, даже пригласить в ресторан, накормить-напоить как следует, выразить признательность за точную наколку. Порывы эти она с трудом, но сдерживала.

Времени ей вечно не хватало, даже для Алексея. Как-то она поняла, что, когда они видятся, она говорит с ним об учениках. Даже в постели — об учениках. Это ужасно. Благодаря положению Алексея, проблем у нее, кроме школы и класса с двумя роялями, не было. Рутинного быта или финансовых сложностей она так и не узнала. Алексей обеспечивал тылы мужественно и крепко. Ни внимания ему, ни ласки лишний раз — как она себя корила потом, после его ухода!

Обрушился лавинообразный скандал, его обвинили в превышении служебных полномочий, долго проверяли, сопоставляли факты, позже оправдали полностью, даже извинения принесли и очередную должность предложили, почет! — но дня через три сильнейший сердечный приступ отменил запоздалые жесты. Отвезли Алешу в больницу, часов пять или шесть боролись, он затих и ушел.

Да нет, они действительно были счастливы. При его жизни она ни разу даже не задумывалась о вещах, так мучивших ее позже. Алексей ребенка хотел — она все отмахивалась — потом, потом, Лешенька! Он на выходных отдохнуть планировал, билеты покупал — она репетиции назначала, отказывалась.

Домработница ему готовила и гладила, Исидора только на рояле играла для него иногда. Он очень любил ее слушать. И когда прелюдии Шопена звучали — взгляд снова становился таким, как тогда, в Ростове, в комнате с простенькими ковриками на стенах. Алексей обожал ее, любые проявления «разумницы Ланы» до последнего дня обожал, не уставал ей удивляться. Баловал, сюрпризы готовил заранее, платья тайно выбирал, даже из-за границы выписывал, в советские-то времена! Она как должное принимала, но смеялась ему в ответ беззаботно и радостно. Алексей смех ее любил и одного боялся — потери, в страшных снах видел, как бросает она его, уходит.

А ушел сам. В итоге.

Так осталась Исидора одна. Камин топить любила перед сном, хотя в доме и без камина тепло, но с ним красивей. По утрам в спальне глухие занавески поднимала, а там Белый Петербург за окном. Крыши, купола, остроконечные верхушки церковные. Город переименовали, но для нее он как был, так и остался Белым Петербургом — еще со времен первого восторга Ленинградом в инстанциях называла, в обычной жизни чаще всего вообще никак не называла, пока не переименовали, а про себя — Белый Петербург… Белый Петербург…

Только так.

Встреча в самолете. Кирилл

В полете удобней всего у иллюминатора сидеть, все знают. Дэн такое местечко — «поближе к окну, от людей подальше» — специально заказал, заранее.