ВИФЛЕЕМ
Второй храм — во имя Рождества Христова — Елена построила в Вифлееме, в десяти километрах к югу от Иерусалима. В переводе с еврейского Вифлеем означает «дом хлеба». В Библии сказано, что именно здесь за тысячу лет до рождения Христа был помазан на царство Давид..
«Пошел… Иосиф… из города Назарета… в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою… И родила Сына Своего первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице…»
В 135 году император Адриан, приверженец языческих богов, построил на месте рождения Христа храм Адониса — римского бога любви. Так он хотел стереть даже память о христианстве как о еврейской секте. Но добился обратного. Вместо задуманного осквернения места Адриан как бы специально сохранил его на два века — до приезда Елены.
Когда по приказу Елены храм Адониса был разобран, место Рождества предстало в нетронутом виде. Над ним Елена возвела великолепную церковь, богато украшенную мозаиками, фресками, изделиями из золота, серебра, драгоценными покрывалами. Всю эту роскошь приказал привезти в Вифлеем из своего дворца Константин. Он очень хотел, чтобы этот храм стал памятником благочестия его матери.
Но и этот священный храм не сохранился в том виде, в каком его построила царица Елена. В 529 году он был сожжен самаритянами, восставшими против византийского правительства. Император Юстиниан отстроил церковь заново, и она чудом сохранилась — единственная из всех! — во время персидского нашествия 614 года.
Тогда в Святой земле были сравнены с землей все христианские церкви. Вандалов остановила от разрушения Храма Рождества мозаика на его стене, изображающая пришедших на поклон к Младенцу волхвов — в персидских одеждах.
В начале XVIII века Папа Римский распорядился изготовить серебряную 14-конечную звезду и обозначить ею точное место рождения Христа. Звезда покоится на плите розового мрамора. Над ней висят 14 лампадок — по числу остановок, сделанных Христом, несшим свой Крест на Голгофу.
Создание Константином и его матерью царицей Еленой на Святой земле двух великих православных храмов явилось переломным моментом в истории религии. Они явно ускорили процесс вытеснения христианством язычества. Две святыни стали центрами массового паломничества.
Но язычество не спешило отступать, и Константин — поначалу — не торопил его уход. Своему великому эдикту 313 года о веротерпимости он был верен два десятилетия, а потом… Увы, бремя абсолютной власти изменило его характер. Ему было уже за шестьдесят, он стал раздражителен. И с годами все чаще отвечал приступами гнева тем, кто осмеливался затевать с ним спор…
Когда-то, лет двадцать назад, он позволил торжествовать своему критику, священнику Донату. Многие втайне усмехались: поражение императора! А может, это было не поражение, а его большая победа? В том смысле, что тогда он умел побеждать собственное тщеславие. Впрочем, то было давно. Слух начинающего владыки тогда еще не был глух к «критике снизу»… Теперь же он взлетел на высоту небесную, он был богом.
Увы, он был человеком.
И хотя отношусь я к своему герою с благоговением, не могу не сказать о его поступках, по-моему, весьма далеких от мудрости.
Сделав себя верховным понтификом, Константин стал вмешиваться в сугубо внутренние дела Церкви. И решал он их иногда по-солдатски лихо. Объявились, например, некие новациане. Они считали, что нельзя принимать в церковь тех, кто совершил какой-либо тяжкий грех, скажем, прелюбодеяние. Церковь эту идею отвергла и тут же объявила новациан «нечестивыми еретиками, вредной сектой».
И Константин как верховный понтифик поспешил их (а заодно и всех прочих христиан-еретиков: павлиан, валентиниан и прочих) заклеймить в своем императорском указе. Август учит верующих, как верить правильно:
«О вы, враги Истины!.. Вы заграждаете свет верующим. Для описания злых ваших действий мало у меня времени… Ваши нелепости так многосложны, что от них надобно заграждать слух, дабы раскрытие их не запятнало истинной и чистой доблести нашей веры… Что же, терпеть далее такое зло? Почему не исторгнуть столь великого зла в самом корне?..»
И Константин исторгает по-царски: