Константа

Стояла в его объятиях, чувствовала учащенный стук его сердца, слышала усилием выровненное дыхание, ощущала тепло рук, которым хочется сжать крепче, стиснуть, а он себя подавляет.

Он надеялся. Он очень надеялся. Почти поверил. И отрицательный ответ оказался болезнен, хотя не показывал.

Я не знаю, что именно заставило слезы бежать по щекам. Я не хотела, не хочу и я обрадовалась. Пока не переступила порог. Пока не стояла тихо и неподвижно, уткнувшись лицом в его шею, мерно втягивая его запах. Чувствуя его сердцебиение. Дыхание. Объятия.

— А… — запнулся, кашлянул и негромко уточнил, — все в порядке? Ну, с… со всем?

— Нормально, просто гормональный сбой. — Сказала, а у самой резонанс от того, что я чувствовала и от ощущения его сердцебиения. Учащенного.

Молча из клиники, молча в машину и так же в молчании дорога.

— Кость, притормози, нужно поговорить, — устав от разрозненных мыслей, сбивающих саму себя с толку, попросила, выдыхая дым в окно.

Припарковался не сразу и дело было даже не в том, что удобного места на дороге не было, он понимал, о чем пойдет речь. Но первые мои слова, когда села полубоком на сидении, уверенно и твердо глядя на него, выдыхающего дым в окно, определенно были для него неожиданны, хоть и снова не показал:

— Я хочу от тебя детей, — правдиво и спокойно оповестила я. Головы не повернул, но эхо успокоения в золоте глаз мелькнуло. Так и думала. Ту мою реакцию в клинике вообще не так понял. — Кость, я хочу, просто… — замолчала, не находя нужных слов.

— Просто не сейчас, — приподнял уголок губ, кивая и глубоко затягиваясь. То самое чувство, когда понимаешь, что значит кошки на душе скребут… Повернул ко мне лицо и снова внутри мандраж, вот-вот готовый прорваться бессмысленными и бесполезными слезами. — Я понимаю, не дурак. Просто не сейчас. — Акценты в словах смещены, он давал гарантию, да, не сейчас, но это изменится. Он изменит.

Улыбнулся, поманил рукой и я вжалась лицом в его плечо, ощущая, как касается губами волос на темечке и тихим шепотом в кровь:

— Самое важное я уже услышал, остальное технические мелочи. — Негромкий смех в унисон. И мягко отстранил от себя, — так, Андрюш, пара вопросов о работе.

Да, той самой, где я как мартышка из анекдота, и умная и красивая и мне в обе стороны надо сразу, потому что мне и у Адиля дико интересно и у Мироныча ужасно нравится. И когда Константин Юрьевич задал вполне закономерный вопрос, я испытала муки выбора, ставшие еще больше мучительными, потому что командор напомнил, что его не устраивает то, что я работу приношу домой, стукаюсь о косяки, иногда падаю и ору, чтобы он хватал не меня а ноут или планшет в моих руках, от которых я ни на минуту не могла отвести взгляда. И мне надо выбирать что-то одно, потому что и Адиль и Тимофей заинтересованы в прытком холопе, сам Костя очень рад, что не познакомил меня с остальными (а я с замершим сердцем, трепетно глядя на отца-основателя, только робко заикнулась, что, может быть… но тут же заткнулась, когда на меня посмотрела Медуза Горгона), и мне нужно выбирать. Глядя, как меня перекашивает, улыбнулся и с садистским удовольствием добавил, что можно так не страдать, потому что работать мне у кого-то из них полгода, а потом Константин Юрьевич заберет холопа к себе в единоличное пользование, так как ему нужен помощник в работе с венчурным фондом, тоже легальным его проектом. Который вести будет он. Со мной. Меня перекосило и он довольно улыбнулся, приглаживая мои вставшие дыбом волосы. То самое чувство, когда плачешь от обожания, пытаясь раздавить в объятиях здорового мужика, терпеливо сносящего восторженную истерику. И довольно улыбающегося.

* * *

Остановилась я на Мироныче, тем более у него я делала больше работы, соответсвенно ему нужна была сильнее. С Адилем мы так же часто обедали и мне становилось грустно, потому что мне хотелось и к нему на работу. Вот она, рабочая полиаморность, надо все и сразу и как же мучительно, как это мучительно!..

Чокнутая вернулась в столицу, но на квартиру в моем доме ее не пустили (я подозреваю, что она и не очень-то для этого старалась, с таким-то засосом на ключице и блаженным выражением на чокнутом лице) и заставили жить в Вадимовских хоромах где-то возле центра. Она тоже вошла в рабочий ритм и виделись мы с ней нечасто буквально, но часто по телефонам.

В моменты редких встреч я смотрела на свое в ней отражение — усталая, потому что затраханная. Не только любимой работой, от которой снова так по живому глаза горят, не только любимой работой затраханная… от того и перманентно счастливая. С перманентно горящими глазами. И весьма натурально стервозными интонациями, колким сарказмом и одновременно умилением на лице, когда ей звонил Вадим, чего-то там ей втирал, ее перекашивало от желания заржать во всю мощь легких, но смеялась она по девичьи мелодично. А потом, когда она завершала разговор, ржали аки лошади, потому что чувство юмора у Вадима Алексеевича было прямо отменное, весьма стимулируемое сейчас хрюкающей стервозиной.