Константа

А Костолом не понимает. Он подарил миру двух мужчин, уже в юности способных поставить этот мир на колени и жестко выебать его. И в таком возрасте понявших, что не в насилии смысл, и даже не в том, что тебя задевают. Костолом разнес сразу бы и всех, потому ему и не сказали. Попытку убийства должны наказывать не выжигающим безумием, попытку убийства сына должны наказывать вот так, жесткостью и показательностью, что задевать нельзя семью, а не одного безумца. Он сказал Сане, что подумает над тем, можно ли ему жениться. Он тносится к сыновьям как к собственности и случившееся, вероятнее всего, посчитал бы именно личным оскорблением. Он не понимает, что человеку, стоящему там в коридоре перед ним, он должен был говорить совершенно иные слова. Не понимает и не виноват в этом. Его разум не справился с его интеллектом, а его дети обеспокоились с раннего старта. Костолом сделал миру, который ненавидит и изысканно тонко поебывает его, явно очень щедрый подарок. Подарив ему двух сыновей, к которым я, сейчас сжав челюсть сидя на диване, ничего кроме безусловного глубочайшего уважения не испытывала. А мы почти ровесники…

И чувствовала еще кое-что — бесконечную вину перед Аркашей, сторожившему меня в первый день в квартире в моем городе. В перерывах между управлением мразоточным криминалом, звавшему меня на обед и открывающим двери и ящики шкафа, отодвигая телефон от уха, чтобы убедиться, что псевдопароноящая я с ним согласна, и никого в шкафу нет.

Это действительно почти до слез.

— Жень, хочешь поесть или кофе? Тут неплохой, я могу сходить. — Внезапно произнес старший кронпринц, откладывая телефон на тумбочку и, забрав крышку с сигаретой, направился в ванную комнату, смежную с палатой.

— Я бы покурить… — произнесла я, глядя на крышку, тут же отставленную на подоконник, а Саня, переведя взгляд на Лизу, поднявшуюся с дивана и направившуюся на выход, неожиданно строго произнес:

— Охрана еще не приехала. Рано, Ли.

Она фыркнула, бросив на него взгляд через плечо, и сообщив, что сейчас вернется, вышла из палаты, принимая входящий звонок.

Я сидела на подоконнике, выдыхая дым в сторону ночи за стеклом и, собравшись, все-таки сказала:

— Аркаш, ты меня ты меня извини за тот театр в квартире. Ну, с мужиком в кресле и разрезанием воды ножом…

Саня, закинувший ноги на край постели брата, уткнувшегося в телефон, злодейски гоготнул и, не оборачиваясь на меня, отставив руку, показал большой палец. Аркаша, пнув его в голень, чем прервал злорадное удовольствие возмущенным возгласом, бросив взгляд на меня и спокойно отозвался:

— Это ты меня прости, что я тебя чуть в овощ не превратил. Играла ты, знаешь, очень натурально. Я это ебучее кресло едва с окна не скинул, оно не открылось просто.

Вот так, да. Кресло, а не меня, хотя я заслужила, это сейчас очевидно. И именно такая постановка предложения, это еще одно подтверждение, что более достойных учеников сложно… Да тоже невозможно, скорее…

Невесело усмехнулась, стряхивая пепел в крышку, глядя, как медленно и неторопливо он оседает на поверхности замутненной воды. Я курила так же в палате брата когда-то. Курила почти так же в палате Данки. И сейчас… Глушила никотином вонь больницы и того, что драло изнутри, когда в нескольких метрах от меня человек, который пережил страх, ибо совсем недавно балансировал на грани. Достойный человек. За которого нужно бороться… Ощущение знакомое, но обновленное тем, что теперь не одна. В круге таких, кому понятно это чувство, поэтому среди них. Пока младшая, но только пока.

Дверь распахнулась, привлекая к ней наше внимание. Вернулась Лиза, ногой захлопнувшая за собой дверь, плечом прижимающая к уху телефон и держащая в руках пакеты из забегаловки фастфуда. Деловито впихнула их Сане, тут же двинувшемуся навстречу. Завершила вызов, не поднимая взгляда от экрана на Аркашу, крайне заинтересовано смотрящего на извлекаемую братом еду и спросившего:

— Да куда вы столько тащите? Ташка еще днем весь холодильник забила…