Константа

Когда мужчина обращается с тобой бережно, даже зная, что ты можешь на самом деле едва ли не стены лбом сносить при необходимости, то ощущаешь тонкость, легкость в себе. Хрупкость и женственность, которую вот так старательно оберегают и заботятся о ней, ощущается не только согревающее тепло внутри, но и просто становишься мягче и от этого чувствуешь себя сильнее, несмотря на парадокс звучания. Оба чувствуют себя сильнее, потому что на него смотреть не можешь иначе как на мужчину, и относиться к нему иначе как к мужчине не получится. И в себе увереннее становишься от такого его отношения. Увереннее по-женски. До атомов, с которыми он знаком, уже разобрал на них своим отношением и свято их оберегает… до его атомов, за которые многое стерпишь, лишь бы сохранить их, лишь бы сохранить его самого.

И глядя сквозь ресницы как он тихо выходит из комнаты, мне вдруг захотелось плакать. Причины вроде нет, а то, что теплой нарастающей пульсацией из солнечного сплетения и по всему телу, нутру, душе и разуму… за это так хочется отблагодарить, а подходящих слов просто не существует, чтобы хоть десятую часть того, что ощущаешь, передать. Мне кажется, если бы люди чуть смелее любили, все в этом мире было бы намного лучше…

Однако расслабилась я рано.

Я не сразу поняла, что занесенные им из прихожей вещи в комнату, мои. Кейп, обувь и из ванной мои вещи. И вообще все, что могло намекнуть на женский пол в квартире. Второе осознание, пославшее на хуй сон — он полностью одет. Третья аларма — плотно закрыл дверь.

Нихуя ж себе. Это мы чего, гостей ожидаем? Сна не то что как не бывало, но нахуй он пошел. Приподнялась на локте, с подозрением всматриваясь в дверь. Он измотал меня. Измотал намертво в три акта, чтобы отрубилась сто процентов. Угум, ну, допустим, сработало.

Одевшись, села под дверью и стала ждать, вслушиваясь в мертвую тишь квартиры. Не знаю, сколько прошло времени, часов в спальне не было, но мой оттраханный болид едва меня не подвел — вырубать начало. И именно в этот момент распахнулась входная дверь.

Снова тишина. Он просто ожидает. Напряжение по нервам. И почти их щелчок когда:

— Жизнь ворам.

Я знаю этот голос, я его слышала. Хищные, мурлычущие, едва ощутимые вибрации в интонациях.

Кот. Ртуть в глазах и в самом нем. Ближайший друг и соратник великого капо ди капи.

— И ты здрав будь, добрый молодец. — Голос Константина Юрьевича и я только тут поняла, насколько сильно он различается с тем, которым разговаривает со мной.

— Хеппи бездай, брат мой. Я с подарочками: вот ключи, вот ксивы, вот компромат на очередную выявленную гниду. Я с дороги, есть чем попотчевого дорогого гостя, именинник?

Именинник. Видимо, Костя на мой вопрос про его возраст, потерял слово «сегодня» перед ответом.

— Да. Баньку затопить? — голоса удаляются, но слышны. Идут на кухню.

— Не стоит, грязный похожу. — Скрип стула, на котором совсем недавно жестко меня отжарили и негромкий звон посуды. — Ресторанные харчи? О, домашние. Чего, Костян, ты прикидывался в Порт-Мосби что готовить не умеешь?

— Нет, ты что. Мне после этого так стыдно было, что как вернулись, я пошел на курсы кулинарии.

— Да ла-а-адно, — потянул Кот, когда я, сидя за дверью мрачно усмехнулась. — Это не ты готовил. Хозяйка квартиры? Ты ей натурой платишь? Отдай тарелку, я пошутил.

— Чип? — ровный голос Константина Юрьевича.

— Обижаешь. Извлекли. — Глухое звяканье приборов. — Как вернусь в Москоу, снова заряжу. Прикинь, на что ради друга готов. Все-таки, вынужден признать, ты мне друг.

— О, спасибо, Кот. Сейчас умру от счастья. Откачаешь?

— Придется, блять, — расхохотался тот, — чего по бабосам? Подкинуть на период бешенства матки у Костолома?

— Себе оставь, новый драндулет купишь. Давай используй свой фактомёт по прямому назначению.

— Мансуров Риналь Ринатович, уроженец Красноярска тридцати семи лет. — Так говорят с набитым ртом, пауза, плеск жидкости в бокалы и уже нормальным голосом, — предприниматель, коуч, блогер и патологический пиздабол.

— Все настолько плохо? — заинтересованно спросил Костя.