Константа

Легкая болезненность затерялась в спирали, скручивающей внутренности. Скручивающей неумолимо и сильнее, когда пальцы внутри кпереди, а прикосновения на к пульсации снаружи мягче, но быстрее. Напористость выраженная, оттесняющая на край сознания факт, что вроде бы измотана, оттесняя и сжигая его возрастающим интенсивом движений, запускающих дрожь от того что рефлекторно хочется свести ноги, но он, чуть приподняв колени, не позволяет. И новая атака с прикусом плеча, ударом пальцев внутри и нарастанием ритма снаружи. Стремительные поцелуи пламени сжавшегося нутра. Головокружение. Срыв дыхания, а кислорода в кипящей крови и без того мало.

Мольбой его имя и новая атака, и снова не дает свести ноги, удерживая локтями, когда повело на нем от ощущения жара под кожей, от раздавленных в венах капсул с обжигающим горчичным медом, насыщающим кровь приторностью и жаром, становящимся почти непереносимым. И все взвинчено почти до предела, отражающегося дробящимся эхом в сорванных из-за обрыва дыхания стонах, когда он не сбавлял ритм, когда наращивал, целуя плечо, покрывшееся как и все тело испариной. Движение глубже, усмешка мне в ухо, предупреждающая, что сейчас спалит. Чисто на инстинктах, ощущая гнет того, что вот-вот прорвет и без того уже дрожащую плотину, рефлекторно вновь попыталась свести ноги, отстраниться, но удержал локтями и развел ноги шире. Ритм в бесконечность, глубина до легкой степени болезненности и все кануло в шлейф обжигающего меда в венах, сжегшего их дотла и просочившегося в ткани, напитавшиеся разносом такой силы, когда она непереносима, когда пытаешься прекратить, свести ноги, приблизить сход, потому что сознание меркнет, а не можешь… прошивает и прожигает насквозь, не топит, а уничтожает наслаждением, когда теряешь власть не над телом, над всем… Безумство. Горячее и дурманящее, поглощающее без остатка, когда удерживают в руках, в которых погибаешь от удовольствия.

Мир выстраивался медленно. Сердце учащено, почти до сбоев. Осознание неторопливо сбрасывает сети с мыслей, неторопливо дарует власть над телом и ощущение этого тела. Слабо подрагивающего в его руках. Давно сменилась поза или недавно, не понять, просто обе ноги перекинуты через его бедро, а голова на плече. Губ касаются губы, но так поверхностно, едва ощутимо. И снова мерное мерцание плавленого золота под сенью густых темных ресниц.

— Командор, ты извини, но у пажа сил не хватит на ответочку, — голос слаб, как и сама.

— Значит, за тобой должок, капрал, — ирония мягкая, как и выражение глаз. — Попили чай на ночь…

Слабо прыснула, вставая на неверные ноги. Уныло в душ, после на кровать. Он, поплескавшись в обмывочной, пришел позже, когда я была почти уже в беспамятстве.

— Андрюш, ты дрыхнешь, что ли? — его голос очень тихий. Сил не было, даже чтобы поморщиться. А он чуть громче, но все равно тихо, — Женя?

Полная парализация всего тела дичайшей измотанностью, так что снова не отозвалась.

Укрыл и немного посидел рядом. Я чувствовала его, ощущала, что смотрит. Хотелось открыть глаза и увидеть, что именно было сейчас в светло-карих глазах, но все тело было налито свинцом, а веки особенно. До слуха донесся шелест ткани и ощутила, что склонился и, очень поверхностно огладив скулу пальцем, убирая еще влажную прядь с лица, осторожно подоткнул одеяло, поверхностно, почти неощутимо коснувшись губами виска. В сонную негу под кожей тягучей карамелью наслаждение.

Я вдруг поняла те взгляды Таши и Ли, мгновенно мягкие, такие женственные, когда в квартире прозвучал голос Кирилла.

Таня, которая взглядом яйца Андрею заморозила. Лиза, просто на секунду взглянув на него, взглядом испепелила. Зелимхан их берсерками зовет и я примерно понимала, что они из себя представляют, эти первые секретари капо ди капи, доносящие до всех его распоряжения, следящие за исполнением и жестами руководящие серьезной наружности мужчинами. И понимала вот то, что было в их глазах в ту ночь, когда на кухне были мы втроем и за ними приехал Кирилл. Я осознала полностью почему была тогда Лизина ложь и мгновенная Танина шлифовка этой лжи. Поняла из-за Кирилла, застегивающего обувь одной, прикоснувшись губами к ее колену и подхватившего на руки вторую… Когда ты можешь очень многое выдержать и сделать, под скупым жестом мужских пальцев убирающих прядь с лица во мраке и тиши, ты беспомощна. Так по особому. В слабости, за которую не стыдно, за которую хочется поблагодарить. От мужской нежности, боготворящей женственность и видящей ее, не скрывая уважения к тому, что ты можешь… От этого не защититься, от этого такие новые проблески огня в знакомом мраке, и все встает под другим углом, в том числе и ты сама.