Конкурс

После похорон Бура Зоя долго не могла зайти в комнату мужа. Спустя некоторое время Зоя все же зашла в его кабинет, куда она давно не заходила. Даже стереть пыль с его стола, компа и замершей железной дороги – казалось ей вторжением в его хрупкий и ранимый мир, жизнь которого так хотелось продлить, дать побыть в этой реальности. Закрытая в его комнату дверь точно дарила иллюзию-надежду, что все это было лишь наваждение. А он там. Такой родной, в котором отпечатались все ее прошедшие годы, и он хранитель и этого дома-гнезда, свитого годами их стараний, когда и копить, отказывая себе во многом, было их общим азартом, и хранитель их общей жизни. С его уходом и ее жизнь сломалась. Она стала обрубком самой себя, даже не пытающаяся обрести себя в этой совершенно чужой и неласковой к ней жизни. Там, за дверью его кабинета, в неприкосновенности был его мир. И он был так дорог ей, что она не хотела ничего трогать в его комнате. Она осторожно переступила через осуществленную мечту его детства – запыленную железную дорогу, разложенную на ковре. И осторожно, ни до чего не дотрагиваясь, осторожно села на край дивана перед ноутбуком.

Зоя в черном молча присела на тот же диван, на то самое месте, где за компьютером сидел Бур. Вдруг Зоя заметила, что комп оставался все это время не выключен. Она нажала на entеr, и на дисплее возник тот самый текст с описанием убийцы. Зоя перечитала, пришла в ужас, узнав в зяте убийцу, убившего ее мужа дважды. Когда-то в первый раз, когда ему удалось чудом вернуться к жизни, и теперь во второй раз – добил своим появлением в жизни их семьи. Промелькнули перед ее глазами мелькают и перстень, и рассеченная бровь, и его голубые глаза, такие улыбающиеся… В этот момент в давящей тишине дома раздался счастливый смешок Олеси и невнятный голос зятя. Зоя вышла из кабинета Бура и тупо уставилась на полоску света в темном коридоре под дверью комнаты дочери.

Она не могла понять, сколько времени она там простояла. Но потом точно очнулась, резко повернулась… И вошла обратно в кабинет Бура.

И грубо кулаками смахивая слезы, Зоя стерла этот текст, последнее, что успел написать Бур.

11. Stylо

Елена – Stylо – наслаждалась в этот вечер тишиной и покоем в своей респектабельной квартире, в которой каждая деталь рассказывала о том, что здесь живет независимая и благополучная женщина. Она – Stylо – курила в полумраке сгущающихся сумерек, ей было так хорошо, что было лень встать и включить свет. Она одна, вспоминала, вернее, перебирала воспоминания, как лоскуты на заплатку. Вспоминала о том в ее прошлом, что могло бы натолкнуть ее на создание триллера. В ее сознании мелькали зримые картинки прошлого. То это разъяренное от злобы лицо завуча, то страшное воспоминание о том, как она тонула, то школьные воспоминания о первой любви и то, как ее любимый мальчик отворачивается от нее и уходит с одноклассницей, оставив ее одну на пирсе.

Когда удается извлечь что-то из глубины памяти, подобрать со дна интересные пестрые камушки воспоминаний, что-то важное для себя зачерпнуть, она глубоко затягивалась ароматной сигаретой. Stylо – Елена, пожимая плечами и стряхивая пепел, словно отбрасывала негодные для дела воспоминания, как отбрасывают в примерочной бутика не подошедшую вещь. Наконец она задумчиво произнесла самой себе:

– Что-то меня сегодня тянет на комедь. Или финита ля комедь!..

Нет, ну ведь что-то такое жуткое было… Ах… Да, да! Вот что было! Припомнила Елена еще одну историю. И вот уже, диктуя самой себе, стала набирать новый текст прямо в окне браузера, медленно, наполняясь драйвом увлечения новой темой. По мере того как Елена писала и набирала текст сценария, события начала восьмидесятых становились для нее все ближе и отчетливее.

Лето, день. Квартира и одновременно мастерская Милы – художницы и близкой подруги Елены, обеим 25–30 лет. За окном июльское лето тридцатилетней давности. Дикая смесь предметов искусства и вещей из обихода весьма неравнодушной к своей внешности молодой женщины царит в этом интерьере. На гипсовых головах Диогена, Цезаря и Сократа – шляпки Милки. В драпировки натюрморта случайно вкрапливается и ее лифчик, и что-то еще из деталей ее одежды. Валялись рядом и дорогие изящные туфли на тонких каблуках. Кругом были разбросаны издания по изобразительному искусству. И кое-где понравившиеся картины заложены, как закладками, игральными картами. В общем – в интерьере несколько колод карт, беспорядочно разбросанных, были важными судьбоносными метками, смысл которых был ясен только самой хозяйке. Словом, это был устойчивый, хорошо обжитый богемный беспорядок, в котором сама Милка, подружка Елены, чувствовала себя как рыба в воде. В этот момент, когда зазвонил телефон, стояла за мольбертом и писала новую картину.

Елена, словно подгоняя саму себя, диктовала себе уже не шепотом, а вслух с почти актерским придыханием: