Конклав

Члены конклава сдали свои бумаги церемониймейстерам. Затем, оживленно разговаривая, выстроились в малом нефе капеллы, прошли в мраморное величие Царской залы и спустились по лестнице к автобусам. Уже было заметно их почтительное отношение к Адейеми, который словно окружил себя невидимым щитом. Даже его ближайшие сторонники держались от него на почтительном расстоянии. Он шел один.

Кардиналы спешили вернуться в Каза Санта-Марта. Теперь лишь несколько человек остались посмотреть, как сжигают бюллетени. О’Мэлли засунул пакеты в одну топку, в другой нажал на кнопку, выпускающую химикаты. Дымы смешивались и поднимались по медной трубе. В двенадцать часов тридцать семь минут из дымохода Сикстинской капеллы повалил черный дым. Глядя на него, специалисты по Ватикану в новостных программах продолжали уверенно предсказывать победу Беллини.

Ломели появился из капеллы, когда из трубы пошел дым, приблизительно без четверти час. Во дворе агенты службы безопасности держали для него последний автобус. Он поднялся в салон, увидел среди пассажиров Беллини, который сидел в передней части со своей обычной командой сторонников – Саббадин, Ландольфи, Делл’Аква, Сантини, Пандзавеччиа. Беллини оказал себе плохую услугу, подумал Ломели, пытаясь завоевать всемирный электорат с помощью нескольких итальянцев. Поскольку места сзади оказались заняты, Ломели пришлось сесть с ними. Автобус тронулся.

Кардиналы, чувствуя на себе взгляд водителя в зеркале заднего вида, поначалу помалкивали. Но потом Саббадин повернулся к Ломели и сказал с обманчивой любезностью в голосе:

– Декан, я обратил внимание, что вы сегодня утром чуть не целый час разглядывали роспись потолка Микеланджело.

– Верно… и какая это беспощадная работа, если приглядеться. Столько несчастий давит на нас – казни, убийства, Всемирный потоп. Одна деталь, которую я не замечал прежде: выражение Господа, когда Он отделяет свет от тьмы, – убийство чистой воды.

– Конечно, наиболее подходящим для нашего созерцания сегодня утром был бы эпизод с гадаринскими свиньями[69]. Жаль, что мастер не написал его.

– Ну-ну, Джулио, – остерегающе сказал Беллини, посмотрев на водителя. – Не забывайте, где мы находимся.

Но Саббадин не смог сдержать горечи. Единственное, в чем он уступил, – это перешел на шипение, отчего им всем пришлось податься к нему, чтобы слышать, что он говорит.

– Серьезно, мы что, совсем утратили разум? Вы не видите, что нас оттесняют к краю пропасти? Что я скажу своим прихожанам в Милане, когда они узнают о социальных взглядах нового папы?

– Не забывайте, будет большая радость, когда народ узнает, что понтификом стал африканец.

– О да! Превосходно! Папа, который допустит племенные пляски во время мессы, но запретит причастие разведенных.

– Хватит! – Беллини сделал рубящий жест, пресекая разговор; Ломели никогда не видел его таким злым. – Мы должны согласиться с коллективной мудростью конклава. Это вам не политические фокусы одного из ваших отцов, Джулио, – Господь не допускает пересчета.

Он уставился в окно и до остановки больше не сказал ни слова. Саббадин сидел со сложенными руками, взбешенный от разочарования и бессилия. В зеркале заднего вида на них смотрели расширившиеся от любопытства глаза водителя.

Дорога от Сикстинской капеллы до Каза Санта-Марта заняла меньше пяти минут. Позднее Ломели подсчитал, что приехали они, таким образом, примерно в двенадцать пятьдесят. Они прибыли последними. Приблизительно половина кардиналов уже расселись, еще тридцать стояли в очереди с подносами. Остальные, вероятно, поднялись в свои номера. Между столиками ходили монахини, разносили вино. В столовой царила атмосфера несдерживаемого возбуждения: кардиналы, получив возможность говорить свободно, обменивались мнениями касательно необычных результатов голосования. Встав в конец очереди, Ломели с удивлением увидел, что Адейеми сидит за тем же столиком, который занимал за первым завтраком, и с теми же африканскими кардиналами. Окажись Ломели на месте нигерийца, он отправился бы в часовню, подальше от шума, чтобы погрузиться в молитву.

Он подошел к буфету, положил себе немного риса под тунцовым соусом тоннато и тут услышал у себя за спиной повышенные голоса, затем удар подноса о мраморный пол, звон бьющегося стекла, а потом женский визг. («Или все же визг – неточное слово. Вероятно, „крик“ лучше. Женский крик».) Он повернулся посмотреть, что происходит. Кардиналы повскакивали со своих мест, мешая ему видеть происходящее. Монахиня, сжав руками голову, бежала по столовой в кухню. Две сестры спешили следом. Ломели повернулся к ближайшему кардиналу – это был молодой испанец Виллануева.

– Что случилось? Вы не видели?

– Кажется, она уронила бутылку вина.