Конфайнмент

Я, конечно, старался. Строчил, не переставая, стараясь запомнить детали и тонкости. Приноровиться к темпу Кузьмича и Захара удалось часа через полтора. Тем более что и сами они перестали спешить, поняв, что вполне успевают, поэтому и гнать уже ни к чему.

Ещё через час мы, наконец, определились с отцепами, которые следует отогнать в перегруз или на дополнительную проверку.

— Давай-ка, Дюх, дуй сейчас к маневро́вому, а мы пока порешаем с дежурным, — приказал мне Кузьмич.

— И что мне там делать?

— Ты номера отцепов запомнил?

— Ага.

— Тогда как услышишь готовность, проконтролируешь, чтобы не промахнулись. А то в прошлый раз двое суток одну цистерну искали, её аж на Рижскую увезли. Полсортировочной без прогрессивки остались. Понял?

— Понял. Проконтролирую…

Маневровым ТЭМ2 сегодня управлял тот самый машинист, который катал отцепы неделю назад, в день моего появления на железке. Звали его Роман Игоревич. Крепкий мужик возрастом около сорока с бородкой а-ля «свободный художник». Помощника его я не знал, но, кажется, он был из таких же как я — новеньких и не особо умелых.

Выслушав, что я хочу, Роман Игоревич только рукой махнул: залезай, мол, в кабину, нечего понизу бегать.

В течение примерно часа я окончательно понял, что толку от меня практически никакого — машинист получал указания от диспетчера, а моё участие в процессе сводилось к тому, чтобы просто выскакивать при каждой сцепке наружу и наблюдать за сцепщиками. Скорее всего, Кузьмич отослал меня к машинистам лишь для того, чтобы я познакомился с маневровой работой не от путей, а прямо из кабины локомотива.

Если честно, мне такое знакомство понравилось. Пусть пульт управления тепловозом выглядел слегка архаичным, но всё равно — для новичка он казался довольно сложным набором из рычажков, тумблеров, кнопок и прочих управляющих механизмов. Чего стоил только один контро́ллер, по виду напоминающий настоящий самолетный штурвал, а не обычный рычаг управления мощностью…

Впрочем, и к оборудованию, и к недостаточному «прямому» обзору путей я привык достаточно быстро, а вот что показалось действительно интересным, так это подвешенный на правом переднем стекле портрет товарища Сталина.

Да, по прошлой жизни действительно помнилось, что в позденебрежневские времена подобная мода присутствовала среди водителей большегрузов — многие приклеивали фото генералиссимуса на лобовые стекла «лицом наружу», но чтобы это касалось и машинистов… нет, раньше я о таком не слыхал.

— Удивлён? — усмехнулся Роман Игоревич, заметив мой интерес.

— Да нет, — пожал я плечами. — Просто… слегка непривычно что ли.

— Это сейчас непривычно. А раньше было нормально, это я ещё пацаном помню… — машинист ненадолго умолк, а затем неожиданно рубанул воздух ладонью. — Надоел, понимаешь, весь этот бардак! Ну, может, хоть при Андропове порядка прибавится…

Я еле заметно вздохнул.

Эх, знал бы ты, дядя, что такое настоящий бардак…

Святые девяностые, блин!

Мать их за ногу…

Глава 3

— Ты обещал! Да! Обещал! А теперь говоришь, что ничего не было!

— Да нет же! Ты всё не так поняла…

Александр Григорьевич, наверно, впервые в жизни пытался объяснить очевидное, но, как ни старался, у него это не получалось. Будучи три раза женат, он хорошо знал, что такое женская истерика, но даже не думал, что она может начаться по столь дурацкому поводу. Хотя, по большому счету, формальные поводы для истерик со стороны всегда выглядели нелогичными. Но чтобы понять их истинную подоплёку, требовалось проанализировать длинную цепочку событий и выявить громадное количество причинно-следственных связей, словно по волшебству возникающих в головах у наших прекрасных дам. Увы, подавляющему большинству представителей сильного пола на подобные подвиги не хватало ни сил, ни времени, ни желания.

— Я всё поняла правильно! Ты держал меня за идиотку! Я ведь на самом деле хотела тебе помочь, а ты надо мной просто смеялся!

Лариса бросала обвинения прямо в лицо, не думая о последствиях. По её щекам текли злые слёзы, голос срывался в рыдание.